Джон Локк

История человеческого разума в связи с этой посылкой — это не просто история индивидуального накопления чувственного, опытного материала, который при правильном мышлении однозначно преобразуется и кристаллизуется в рациональные формы объяснения мира. История человеческого знания — это и история того, как «остаточные», унаследованные от предыдущих эпох рациональные формы и теоретическое содержание освоения мира активно влияют на характер становления и осмысления чувственного опыта новых поколений, и история того, как они комбинируются с новыми формами и теоретическим содержанием в совместной детерминации особенностей роста и обогащения чувственного отражения действительности. Между tabula rasa до рождения человека и первыми шагами в становлении его чувственного отражения вторгается такой элемент, как социально-историческая и интеллектуальная детерминация тех или иных форм и путей, по каким пойдет развитие чувств, опыта индивидуума. И в этом смысле даже развитие индивидуального сознания не начинается с tabula rasa. Именно в последнем обстоятельстве нужно видеть историческое оправдание возражений Локку со стороны Лейбница, когда он писал: «Эта чистая доска, о которой столько говорят, представляет, по-моему, лишь фикцию, не существующую вовсе в природе и имеющую своим источником несовершенные понятия философов» (24, стр. 100).

К этому вопросу имеет прямое отношение разъяснение Ф. Энгельса: «Формы мышления также отчасти унаследованы путем развития (самоочевидность, например, математических аксиом для европейцев, но, конечно, не для бушменов и австралийских негров)» (1, т. 20, стр. 629). Конечно, и «остаточные», и новые формы рационального отражения действительности и их многообразные комбинации, обладая относительной самостоятельностью и независимостью от чувств и опыта и специфическими закономерностями своего развития, суть верные или неверные «кристаллизации» прошлого или современного опыта. Но в то время как рационалисты, так же как и Локк, не понимавшие исторического характера человеческого познания, относительную самостоятельность рационального знания превращали в абсолютную и не могли найти ничего лучшего, как выводить ее из врожденных принципов и идей, Локк, отвергая врожденность знания, вместе со схоластикой и идеализмом выбрасывает важнейший ключ к пониманию связи опыта и разума.

Локк был, безусловно, прав, когда выступил против концепции врожденных идей. Но он просмотрел, что в этой концепции рационалистов в своеобразной форме была «закодирована» реальная философская проблема. «…Реальной, хотя и ложно сформулированной, — отмечает Т. И. Ойзерман, — является, на наш взгляд, проблема врожденных идей, которая казалась Д. Локку и другим приверженцам эмпиризма совершенно лишенной смысла» (33, стр. 203). М. К. Мамардашвили, обосновывая этот тезис, пишет: «…в положении идеалистического рационализма XVII века о „врожденности идей“ на деле отразился тот факт, что у научного знания, взятого как отдельный элемент („идея“), обнаруживаются не только свойства, порождаемые наличием существующего вне сознания отдельного объекта этого знания, но и свойства, порождаемые в нем связью с другими знаниями и с общей системой мышления. Это фактический предмет и источник приведенного рационалистического тезиса, реальная проблема теории врожденных идей, скрывавшаяся за историческим контекстом их своеобразного освоения и выражения» (25, стр. 62).

Все же справедливость требует отметить, что и рационалисты Декарт и Лейбниц просмотрели в тезисах материалистического сенсуализма и эмпиризма Гассенди и Локка реальную философскую проблему обоснования опытного фундамента, истоков, корней всего человеческого знания. Гассенди и Декарт, Локк и Лейбниц не просто стояли на противоположных берегах могучей реки человеческого познания, но и искали мосты, которые соединили бы эти («эмпирический» и «рационалистический») берега. И этот поиск, удачи и в особенности неудачи, т. е. то, что можно было бы назвать «долгом», который не был «оплачен» XVII в., — все являлось важным в философском наследстве этого столетия. По удачному выражению Б. Г Кузнецова, в науке долги являются ценной частью наследства, поскольку они стимулируют новые поиски, новые средства поисков и в конечном счете решение проблем.