Джон Р. Р. Толкин. Биография

И это в самом деле так. Его дом на севере Оксфорда ни снаружи, ни извне почти ничем не отличался от сотен других домов в округе — более того, он куда меньше бросался в глаза, чем многие из соседних. Толкин возил семью отдыхать туда же, куда и все. В годы зрелости, в период наибольшей творческой активности, Толкин ни разу не покидал Британских островов. Отчасти и это являлось следствием обстоятельств — из–за стесненности в средствах; и не то чтобы ему совсем уж не хотелось путешествовать: например, он бы с удовольствием побывал в Исландии, по примеру Э. В. Гордона. Позднее, когда денег у него стало побольше, а семья поуменьшилась, Толкин несколько раз выезжал за границу. Однако путешествия никогда не занимали особенно важного места в его жизни: просто потому, что воображение Толкина не нуждалось в том, чтобы его стимулировали новые пейзажи и незнакомые культуры. Гораздо удивительнее то, что Толкин отказывал себе даже в посещении знакомых и любимых мест поближе к дому. Правда, в те годы, когда у Толкина была своя машина (с 1932 года до начала Второй мировой), он немало поездил по деревням Оксфордшира, особенно тем, что ближе к востоку графства; но подолгу ходить пешком Толкин был непривычен и всего раза два присоединился к К. С. Льюису в пеших походах по сельской местности, которые играли столь важную роль в жизни его друга. Толкин знал горы Уэльса, но бывал там редко; любил море, но его поездки на море ограничивались обыкновенными семейными отпусками на курортах. И здесь тоже все можно объяснить грузом ответственности за семью, но и тут этим ответ не исчерпывается. Постепенно складывается впечатление, что Толкину было все равно, где жить.

В каком–то смысле это неверно, а в каком–то — вполне справедливо. Нельзя сказать, что Толкин был равнодушен к окружающему: вид природы, изуродованной человеком, приводил его в ярость. Вот, к примеру, как горестно описывает он в дневнике возвращение в места, где прошло его детство, в окрестности сэрхоулской мельницы, в 1933 году — он тогда возил семью в Бирмингем, в гости к Родственникам. «Не стану говорить, как больно мне было смотреть на Холл–Грин — ныне огромный, бестолковый пригород, изрезанный трамвайными путями, где я попросту заблудился. В конце концов я очутился среди любимых тропинок моего детства — точнее, того, что от них осталось, — и проехал мимо самой калитки нашего домика, ныне — маленького островка в море красного кирпича. Старая мельница все еще цела, и дом миссис Хант все еще выходит на шоссе в том месте, где оно поворачивает в гору; однако перекресток за прудом, ныне обнесенным забором, где дорожка, вдоль которой росли колокольчики, пересекалась с другой, ведущей к мельнице, теперь превратился в опасную дорожную развязку со светофором, кишащую машинами. На месте дома Белого Людоеда, который так будоражил наше детское воображение, выросла автозаправка, и большая часть Шорт–Авеню и вязы между нею и перекрестком исчезли. Как я завидую тем, чьи любимые, памятные места детства не обезображены столь жуткими, на диво уродливыми переменами!»

Столь же чувствителен был Толкин и к ущербу, причиненному оксфордширским пейзажам строительством аэродромов военного времени и «улучшением» дорог. С возрастом, когда его наиболее стойкие убеждения начали превращаться в одержимость, он, увидев новую дорогу, срезавшую край поля, восклицал: «Вот и пришел конец последней английской пашне!» Но к тому времени он уже утверждал, что в стране не осталось ни единого неизуродованного леса или холма, а если и осталось, то он бы туда не пошел, из опасения увидеть, что и его успели замусорить. И при этом жить он предпочитал среди почти исключительно рукотворных ландшафтов, в пригородах Оксфорда, а позднее Борнмута, почти таких же «бестолковых», как краснокирпичный лабиринт, бывший некогда Сэрхоулом. Как же примирить эти два факта?