Джон Р. Р. Толкин. Письма

В письме от 4 декабря Броуган упоминал, что его «преследуют кошмары», не проявил ли он глупость или бестактность и не создал ли ложного впечатления при том, что «искренне восхищается великой книгой [Толкина]».

Долой кошмары! Критику я пережить вполне способен — не то чтобы я чрезмерно зазнался от успеха (оч. неожиданного) «Властелина Колец», — даже когда замечания глупы, или несправедливы, или даже (как я порою склонен заподозрить) отчасти подсказаны недоброжелательством. В противном случае хорош бы я был, при всяческих там милых эпитетах вроде «выхолощенный»! Но ты-то как раз давай волю перу, не стесняйся (до чего ужасно — писать письма людям, с которыми приходится «осторожничать»), — с твоим-то пристальным интересом к моим трудам и чуткостью восприятия.

180 К «мистеру Томпсону» [черновик]

Письмо к читателю, оставшемуся неизвестным.

14 января 1956 Мертон-Колледж, Оксфорд

Уважаемый мистер Томпсон!

Большое вам спасибо за ваше любезное, ободряющее письмо. Раз уж я поставил перед собою задачу, самонадеянность которой полностью осознавал с трепетом душевным — а именно возродить для англичан эпическую традицию и даровать им собственную мифологию, — чудесно это, когда тебе говорят, что ты преуспел, по крайней мере в глазах тех, сердце и разум которых доселе не затемнены.

Труд оказался не из малых, и начался, сказать по правде, сразу, как только в моих силах оказалось начать что бы то ни было, хотя в полную силу развернулся только в мои студенческие годы, когда я стал опробовать мою собственную лингвистическую эстетику в конструировании языков. Как раз тогда, когда на меня обрушилась война 1914 г., я сделал открытие, что «легенды» зависят от языка, к которому принадлежат; но также и живой язык в равной степени зависит от «легенд», которые передает посредством традиции. (Например, что греческая мифология куда больше зависит от удивительной эстетики ее языка и, следовательно, номенклатуры, и куда меньше — от содержания, нежели люди осознают; хотя, конечно же, зависит и оттого, и от другого. И vice versa^{225}. Воляпюк, эсперанто, идо, Novial[313] и т. д., и т. п. — все они мертвы, куда мертвее древних, вышедших из употребления языков, потому что авторы их так и не создали легенд на эсперанто.) Так что, хотя, будучи филологом от природы и по роду деятельности (пусть и таким, что в первую очередь интересуется эстетикой, нежели функциональными аспектами языка), я начал с языка, я втянулся в придумывание «легенд», обладающих сходным «вкусом». Первые тексты были написаны по большей части в военных лагерях и госпиталях между 1915 и 1918 гг. — когда позволяло время. Но, сдается мне, во многом такая работа происходит на иных (сказать «на более низких, глубоких или высоких» означает ввести ложную градацию) уровнях, в то время, как ты болтаешь ни о чем или даже просто «спишь». Я давно перестал придумывать (при том, что даже покровительственно настроенные или ехидные критики мимоходом восхваляют мою «богатую фантазию»): я дожидаюсь, пока мне не покажется, будто я знаю, что произошло на самом деле. Или пока оно само не напишется. Так, хотя я на протяжении многих лет знал, что Фродо угодит в приключение с деревом где-то далеко вниз по течению Великой реки, я совершенно не помню, чтобы придумывал энтов. Но наконец я дошел до нужного момента и написал главу «Древобород», без каких бы то ни было предварительных размышлений, именно такой, какова она сейчас. И только тогда понял, что, конечно же, произошло это все вовсе не с Фродо.

Наверняка все это ужасно скучно, потому что, на первый взгляд, эгоцентрично; но я (увы!) достаточно стар, чтобы питать к подобного рода вещам беспристрастный, научный (действительно чисто научный) интерес и цитировать себя только потому, что меня занимает «мифотворчество» и тайна литературного творчества (или вторичного творчества, как я называл этот процесс в других работах), а я сам — наиболее доступный corpus vile^{226} для эксперимента и наблюдения.