Джон Р. Р. Толкин. Письма

Я сочувствую тем новым явлениям, которые являются «экуменическими» в строгом смысле слова, то есть касаются других групп и церквей, называющих себя «христианскими» (и зачастую таковыми действительно являющихся). Мы без устали молимся за объединение всех христиан, однако, если задуматься, трудно себе представить, как такое может начать исполняться иначе, как есть, со всеми неизбежными мелкими нелепостями. Умножение «милосердия» — уже завоевание не из малых. Как христиане, те, кто верен Наместнику Христову, должны позабыть про обиды, которые испытывают как просто люди — напр., обиду на «самомнение» наших новых друзей (особ. а[нгликанской] ц[еркви]). Как часто сегодня тебя похлопывают по спине, как представителя церкви, которая осознала-таки свои заблуждения и отказалась от надменности, заносчивости и сепаратизма; однако не встречал я еще протестанта, который выказывал бы или демонстрировал осознание причин, из-за которых в этой стране у нас такое отношение, в древности ли, сегодня ли: от пыток и лишения собственности вплоть до «Робинсона»[459] и всего такого прочего. Упоминал ли хоть кто-нибудь, что к[атолики] до сих пор страдают от ограничений в правах, от которых избавлены даже иудеи? Как человеку, чье детство было омрачено гонениями, мне тяжело с этими смириться. Однако милосердию должно покрыть множество грехов! Есть тут (разумеется) и свои опасности, но воинствующая Церковь не может себе позволить запереть всех своих солдат в крепости. Вот и на линии Мажино{Система укреплений на границе Франции с Германией: строилась в 1929–1940 гг, названа так в честь Андре Мажино, министра обороны Франции; своего назначения не оправдала.} такая тактика сказалась не лучшим образом.

Я многим обязан (и, может статься, Церковь тоже — немножко) тому, что со мной обращались, как ни удивительно для тех времен, несколько более разумно. О. Френсис добился, чтобы за мной сохранили стипендию в ш[коле] к[ороля] Э[дуарда] и позволили мне в ней остаться, так что к моим услугам были преимущества и (тогда) первоклассной школы, и «хорошего католического дома» — «in excelsis»{«В высшей степени» (лат.)}; по сути дела, я числился одним из младших жильцов дома при Молельне, где обреталось также немало просвещенных отцов (по большей части «обращенных»). Обряды соблюдались строго. Мы с Хилари[460] должны были прислуживать на мессе, и обычно это делали, а потом садились на велосипеды и мчались в школу на Нью-Стрит. Так что я рос и развивался как бы «на два фронта», символами которых, с одной стороны, стала латынь Молельни, произносимая на итальянский манер, а с другой — строго «филологическое» латинское произношение тех времен, введенное в нашей школе под эгидой Кембриджа. Мне даже разрешалось посещать занятия по Н[овому] 3[авету] (на греческом): их вел сам директор. Мне это и впрямь «не повредило»: в итоге я оказался лучше подготовлен к тому, чтобы проложить себе дорогу в некатолической профессиональной сфере. Я близко сдружился с д[иректором] и его сыном, а также познакомился с семейством Уайзменов через дружбу с Кристофером Льюком У. (в честь которого назван мой Кристофер). Его отец — один из обаятельнейших известных мне христиан: великий Фредерик Льюк У. (отец Ф. называл его не иначе, как Папа Уэслианский, поскольку он был председателем собрания уэслиан-ских методистов{Секта методистов, названа так по имени основателя методизма Дж. Уэсли (1703–1791).})…..

Окт. 1968.

Кусок этого письма, похоже, затерялся в общем беспорядке моих бумаг во время переезда. Моя спальня, совмещенная с кабинетом, в доме № 76 была просто-таки завалена бумагами и недописанными сочинениями — причем я всегда знал, что где лежит. Вечером 17 июня я сбегал вниз по лестнице — и упал. Меня подобрали с пола в прихожей и переправили в Наффилд[ский ортопедический центр] как есть, а назад я уже не вернулся — так и не увидел больше ни моей комнаты, ни моего дома. В придачу к шоку от падения и операции это произвело на меня престранный эффект. Все равно что читать книгу — и внезапно дойти до места, где текст обрывается (там, где пропущены одна-две главы): полная смена обстановки. Долгое время мне казалось, будто я сплю, вижу сон (дурной) и, проснувшись, пожалуй, окажусь в моей прежней комнате. Кроме того, я чувствовал себя неспокойно, неуютно — как-то «подозрительно». Мысленно я никак не мог «устроиться» в новом доме, словно дом этот — нечто ненастоящее и, того и гляди, растает в воздухе! Кроме того, я до сих пор — поскольку никто, по-видимому, помочь мне не в силах, а сам я слишком охромел, чтобы долго помогать себе самому, не уставая, — разыскиваю исчезнувшие или в беспорядке разбросанные заметки; и в библиотеке моей по-прежнему царит хаос, куда ни глянь — книги в беспорядке валяются…..