Джонатан Стрендж и мистер Норрелл

К востоку от лондонского Сити находится пригород Спитфилдс, широко известный своим шелкоткацким производством. Нигде в Англии больше не производят такого прекрасного шелка, как в Спитфилдсе. В прошлом здесь строили красивые и удобные дома, в которых селились купцы, искусные ткачи и красильщики, нажившие на своем ремесле состояние. Однако, хотя шелк, сходящий с домашних станков в наши дни, так же прекрасен, как и раньше, сам Спитфилдс пребывает в упадке. Грязные, убогие домишки разваливаются. Богатые торговцы переехали в Ислингтон, Клеркенвелл и (если они действительно состоятельны) на запад, в приход церкви Мэрилебон. Сегодня Спитфилдс населен бедняками и бродягами и не знает покоя от набегов мальчишек, воров, жуликов и других личностей, лишающих покоя почтенных граждан.

В один особенно мрачный день, когда и без того грязные улицы заливал холодный серый дождь, увеличивая количество луж, в Спитфилдсе, на Элдер-стрит, появился экипаж. Он остановился возле высокого узкого дома. И кучер, и лакей были в трауре. Лакей спрыгнул с козел, раскрыл большой черный зонт и, держа его над дверью кареты, помог выйти Джонатану Стренджу.

Стрендж помедлил на тротуаре, поправляя черные перчатки и глядя вдоль Элдер-стрит. Если не считать пары дворняжек, занятых раскопкой мусорной кучи, улица казалась совершенно пустынной. И все же мистер Стрендж продолжал осматриваться, пока не остановил взгляд на противоположной стороне улицы.

Здесь располагалась ничем не примечательная дверь, вход в какое-то складское помещение или что-то в этом роде. К ней вели три потертые каменные ступени, сверху нависал тяжелый фронтон. Почти вся она была заклеена объявлениями, что в такой-то день в такой-то таверне состоится распродажа собственности Мистера такого-то, эсквайра (банкрота).

— Джордж, — обратился Стрендж к лакею, державшему над его головой зонт, — ты умеешь рисовать?

— Прошу прощения, сэр?

— Ты когда-нибудь учился рисовать? Понимаешь основные принципы? Передний план, задний план, перспектива и всякое такое?

— Я, сэр? Нет, сэр.

— Очень жаль. А вот меня этому учили. Когда-то я с легкостью мог нарисовать пейзаж или портрет — очень профессионально и совершенно неинтересно. Точно так же, как и любой другой образованный дилетант. А твоя покойная супруга вовсе не имела возможности, как я, брать дорогие уроки, зато была наделена куда большим талантом. Ее акварельные изображения людей — и взрослых, и детей — привели бы в ужас любого модного учителей рисования. Фигуры показались бы ему слишком застывшими, а цвета слишком яркими. Однако миссис Стрендж обладала несомненным даром схватывать выражение лица и особенности фигуры, видеть очарование и привлекательность в самых заурядных ситуациях. В ее рисунках присутствует нечто живое и в то же самое время настолько обаятельное, что… — Стрендж неожиданно умолк, словно потеряв нить мысли. — Да, так о чем это я? Вспомнил: рисование оттачивает способность наблюдать и замечать, которая очень полезна в жизни. Возьмем, например, эту дверь…

Лакей посмотрел на дверь.

— Сегодня холодно, сумрачно, дождливо. Света очень мало, а, следовательно, нет и тени. Сама собой напрашивается мысль о том, что за дверью так же мрачно и темно. Вот почему трудно объяснить появление тени — я имею в виду отчетливую тень, идущую слева направо, из-за которой левая половина двери кажется почти черной. Больше того, мне кажется, я не ошибусь, предположив, что даже будь сегодня солнечно и светло, тень все равно падала бы в противоположном направлении. Так что эта тень очень странного свойства. Она совершенно не сообразуется с природой.

Лакей взглянул на кучера, словно прося помощи, однако тот твердо решил оставаться в стороне, а потому пристально смотрел вдаль.

— Понимаю, сэр, — покорно согласился он.

Стрендж продолжал рассматривать дверь с тем же выражением задумчивого интереса. Потом наконец позвал:

— Чилдермас! Это вы?

Какое-то время не происходило ровным счетом ничего, потом черная тень, так насторожившая Стренджа, шевельнулась. Она отстала от стены, как отстает мокрая простыня, когда ее стаскивают с кровати, изменила очертания, сжалась, сузилась и превратилась в человека по имени Джон Чилдермас.

Чилдермас изобразил слегка перекошенную улыбку.

— О, сэр, от вас надолго не спрячешься.

Стрендж фыркнул.

— Я жду вас целую неделю, если не больше. Где вы были?

— Хозяин послал меня только вчера.

— А как дела у вашего хозяина?

— Плохо, сэр, очень плохо. Его одолевают насморк, головная боль, дрожь в руках и ногах. Все симптомы сильного раздражения. А сильнее всего раздражаете его вы.

— Рад слышать.

— Да, кстати, сэр, собирался вам сказать. На Ганновер-сквер у меня для вас лежат деньги. Жалованье из Казначейства и Адмиралтейства за последний квартал 1814 года.

Стрендж удивленно поднял брови.

— И что, неужели Норрелл действительно готов отдать мою долю? Я уже решил, что деньги исчезли навсегда.

Чилдермас улыбнулся.

— Мистер Норрелл ничего об этом не знает. Когда принести деньги? Может быть, сегодня вечером?