Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ)

Когда на него направили луч света, Семёныч зарычал, словно поднятый из берлоги медведь и кинулся навстречу врагу, к сожалению забыв, что находится на некотором — около метра -возвышении. Сцена была абсолютно чистая, те есть, всю аппаратуру и шнуры мы убрали под неё, и поэтому бывший спецназовец успел сделать несколько быстрых шагов, прежде чем рухнул вниз.

Раздался такой грохот и звон, что, наверное, проснулась и сторожиха, выбравшая своей «норой» кабинет директора школы.

— Твою мать! — единым рыком разнеслось по залу, и дверь спортзала, ведущая на улицу, быстро открылась, выпустив незадачливых похитителей чужого имущества и осталась распахнутой, то и дело стукаясь от порывов ветра о стену здания.

Включив фонарик и подбежав к Семёнычу, я увидел его лежащим в луже крови. Мои бутылки при падении разбились и Семёныч лежал во всём «этом» изобилии сверкающих в свете фонаря, словно бриллианты, осколков. Моё сердце обмерло. Семёныч лежал на боку и было видно, что один из осколков донышка вонзился ему в плечо.

— Лежи не шевелись, — крикнул я, подходя ближе, стараясь не давить стекло и этим не портить пол спортзала.

— Лежу не шевелюсь. Я руку сломал.

Он поднял правую руку, с кисти и пальцев которой стекала кровь.

У меня пробежал «мороз» по коже.

— Сейчас перевяжу. Надо только стекло убрать, чтобы тебя перевернуть и вытащить.

Я метнулся к противоположной стене, где стояла подборная фанерная лопата, совки и веники, которыми убирали зал. Взяв лопату и веник, поспешил к «заминированному» Семёнычу. Собрав стекло со стороны его спины и распинав сапогами не разбившиеся бутылки, подобрался к телу и освободил его от впившихся в него осколков. Хорошо, что под «балахоном» у Семёныча была куртка, а потому, кроме распоротого донышком плеча, на теле раны имелись, но, вероятно, не глубокие.

Удалив торчащие из тела осколки, я перевернул старика на спину и осмотрел его руки. К тому времени свет в зале уже горел. Сбегав за аптечкой, припасённой мной заранее, я повыковыривал ножом из ладони «спецназовца» крупные и мелкие осколки, залил йодом, наложил и забинтовал. Как не странно, левая рука порезана не была. Вот, что значит, — специальная подготовка! Ушёл в перекат, мать его!

Правая рука, действительно имела перелом предплечья, ибо вспухла.

Раздев старика и убедившись, что предположения о спине совпали с её фактическим состоянием, обработал раны йодом, большую засыпал стрептомицином и наложив тампон, заклеил лейкопластырем. Уточнил на счёт сотрясения мозга.

— Н-е-е… Голову не ушиб, — проговорил Семёныч, одеваясь.

— Ну, и что мне теперь с тобой делать, парашютист ты этакий? — спросил я. — Высота ниже минимальной, а ты прыгаешь, руки ломаешь!

— Нормально, Женёк. Сухожилия, вроде, целы. А это — главное. Чуйка работает. По касательной прошло. Пальцы ещё держат, бля. Иначе бы пи*дец рукам. Ой! Извини, Женёк! Что-то я с тобой по-взрослому заговорил. Ловко ты меня обработал и забинтовал. А делать ничего не надо. Завтра в травмпункт пойду. Скажу, поскользнулся, упал, закрытый перелом.

— Кстати о гипсе… Сейчас я тебе что-нибудь типа шины организую.

Открыв «кладовку» под сценой, я нашёл там картонную коробку в которой лежала ионика и отрезал ножом кусок. Согнув гофрированный картон в виде трубки, наложил его Семёнычу на руку и забинтовал.

— Ловко! Я бы и не допетрил! Молодец! Эх… Болит, зараза! Жаль мы всю водку с Петровичем выпили, — вздохнул парашютист-неудачник.

Я хмыкнул.

Водка, допустим, у меня есть, но ты уверен, что завтра в травмпункте тебя нормально примут с таким свежим выхлопом.

— Херня! — махнул Семёныч рукой, скажу, не стал тревожить ночью и дома боль снимал. Рука сломана — факт. Куда им деваться? Доставай заначку, Женёк! Болит всё, терпежу нет!

Поднявшись на сцену и нырнув в «закрома», достал поллитровку и отдал её, поднявшемуся на подиум Семёнычу.

— Закуски нет, — огорчился я.

— Ничего, мы водичкой запьём. Сгоняй?!

Я сгонял к умывальникам и набрал в опустевший электрический чайник воды из под крана. Принёс Семёнычу, тот дёрнул пробку за козырёк, вскрыл бутылку и прямо из горла её ополовинил.

— Ты тоже ловкач! — покрутил я головой. — Я бы так не смог…

Семёныч закашлялся от смеха.

— Ну, ты, бл, Женёк! Смерти моей хочешь? Не смог бы он! Кхэ-кхэ-кхэ! Какие твои годы? Подрастёшь — научу, дай Бог мне дожить! Хороший ты пацан, Женёк! Жаль мне старуха детишек не дала и сама, зараза, рано ушла. А мне тяжко одному, Женька! Ох, как тяжко! Особенно теперь! Ложишься спать и не знаешь… Кхэ-кхэ-кхэ!

— Не дрейфь, Семёныч. К нам приходи! Мамка хорошо о тебе отзывается. Не нарадуется на лоджию, что вы с Петровичем соорудили. Приходи! Можешь и у меня ночевать! Мамка не против! Я спрашивал, чесслово!

— Иди ты! Правда, что ли?!

— Не вру, Семёныч. Мне кажется даже, что ты ей нравишься.

— Тьфу на тебя, Женька! Охренел, что ли! Женить меня хочешь?! Кхе-кхе-кхе!

Я подошёл и стукнул его в спину.

— У, бля! Ты что?! Больно. Чуть душу не выбил! Ни чего себе ударчик у тебя!

— Не будешь плеваться на меня!

— Да, когда, же я в тебя плюнул? — удивился старик.

— «Тьфу на тебя» ты сказал?