Джонни Бахман возвращается домой

Особенно поразили мальчика пять окон слева, что были у самой земли. Здесь находилась их квартира.

Джонни подошел ближе. Куча мусора лежала перед самым окном. На кирпичной стене словно прилепились пять железных раковин, похожих на птичьи гнезда. На одном из подоконников стоял похожий на человеческий череп невредимый цветочный горшок. Пять раковин и один цветочный горшок — вот все, что осталось от большого дома почти с двадцатью квартирами…

Внезапно ослабев, мальчик почувствовал, как сильно потрясло его случившееся. Он даже не смог заплакать.

«Может, мне это кажется? — подумал он. — А что, если я сейчас закрою глаза и через некоторое время снова открою их, тогда, быть может, все будет, как прежде: дом, что выходит на улицу, и дом во дворе будут стоять на своих местах, а боковой флигель, как и раньше, окажется под крышей? И окна с занавесками, и ящики с цветами на подоконниках? Можно будет увидеть и белье, которое хозяйки обычно вешают сушить за окнами. Во дворе, как всегда, будут играть детишки. Кто в классики, кто в прятки, кто в казаки-разбойники, а девочки — в дочки-матери».

Джонни показалось, что он даже видит, как одно из окон открывается, кто-то высовывается из него и громко зовет: «Клаус-Петер, иди домой есть!» или же: «Сони, отойти подальше от помойки!» А привратник из первого дома ворчит: «Спокойно, ваш ребенок здесь внизу, а то я сам спущусь!» Дети испуганно разбегаются врассыпную, Джонни находится тут же среди них, он стрелой выбегает через маленькую калитку…

Но его когда-то потайное убежище сейчас превратилось в угловатую, искореженную дыру. Миновав дверной проем, он видит тесную прихожую, которая раньше была выложена обшарпанной кирпичной плиткой. Отсюда одна лестница вела наверх — к квартирам, а другая спускалась в подвал. Деревянные ступени лестницы обгорели. Крупные куски штукатурки, упавшие со стен, засыпали пол. Только дверь, что ведет в подвал направо, до некоторой степени сохранилась, зеленая масляная краска, которой она была покрашена, покрылась грязными пузырями, а верхняя часть ее даже обуглилась.

Когда Джонни толкнул дверь, она жалобно заскрипела в петлях и заскребла низом по полу. Каменные ступени вели в непроглядную темноту подвала, из которого на него пахнуло запахом затхлой сырости и остывшего пепла. В этом подвале Джонни вместе с матерью и другими жильцами дома провел многие часы, когда объявлялась воздушная тревога.

«Где-то теперь Фибелькорн и Шрамм и все остальные ребята? А самое главное, где моя мама?» — билась в голове тревожная мысль.

Джонни спустился еще глубже вниз.

— Эй! — громко крикнул он. И еще раз громко и протяжно повторил: — Эй! Там есть кто-нибудь?!

Лишь приглушенное, расплывчатое эхо прозвучало ему в ответ.

«Живы ли они? — Эта тревожная мысль мигом встряхнула Джонни. Он моментально забыл и об усталости, и о боли в ногах. — Они должны быть живы! Сгоревший дом еще не доказательство того, что большинство его жителей погибло». Некоторые из жильцов даже оставили после пожара весточки о себе, написав своим близким на оставшихся стенах дома по нескольку слов.

Джонни снова вышел во двор. Грохот и стрельба звучали теперь сдержаннее. На самом деле, на кирпичной стене между пустыми прямоугольниками окон где мелом, где известкой или углем были написаны различные сообщения, кое-где они были не написаны, а нацарапаны чем-то твердым.

— «Гюнтер, мы у тети Юлианы в Белыщге», — прочитал вслух Джонни. Гюнтером мог быть только сын Шраммов с четвертого этажа, который уже давно состоял в гитлерюгенде. Дважды в год он выносил во двор своих величиной в палец игрушечных солдатиков из папье-маше, а также входившие в этот набор маленький танк, грузовик, пушки и еще что-то. На крохотной площадке, где лежало на подпорках бревно для выбивания ковров и росли кусты бузины, он устраивал миниатюрный макет поля боя с окопами, траншеями и бункерами. Для мальчишек, которые всегда бегали одной стайкой, это всегда было праздником. Гюнтер Шрамм страстно хотел стать унтер-офицером. Возможно, он им а стал. Как бы там ни было, а прошлой осенью родители получили сообщение о его гибели. Однако, несмотря на это, они все же, видимо, надеялись, что однажды их сын вернется домой, прочтет их надпись на стене и последует за ними в Бельциг к тете Юлиане.

«Дети, мы живы, слава богу! Юлиус и Хедвиг», — написала на стене старая супружеская пара Фибелькорн с первого этажа для обеих своих призванных служить в армию дочерей. Два их сына уже погибли на фронте.

«Пишите нам в Бойценбург! Г.»-эти слова наверняка нацарапал Гуммерт, служивший в войсках противовоздушной обороны и по-военному кратко извещавший родственников о своем местонахождении. Сам он был членом нацистской партии и однажды даже собирался донести на Фибелькорнов, пронюхав, что оба старика тайно слушают по радио передачи из Лондона. Мать Джонни тогда с большим трудом упросила Гуммерта не делать этого, чтобы не обрушить на головы Фибелькорнов еще большее несчастье. Как-никак, а их сыновья лежали в далекой России, один — под Ленинградом, а другой — где-то в Крыму.