Джонни получил винтовку

Он морзил очень старательно, очень медленно, чтобы показать ей глубокую продуманность и последовательность своих действий. Так же, как она многократно повторяла очертание буквы «С» на его груди, так и он посылал ей сейчас свой сигнал бедствия: он делал это медленно, очень, очень медленно. Точка… точка… точка… тире… тире… тире… точка… точка… точка. 0,0. Помогите! Он снова и снова повторял это. Иногда, завершив сигнал, останавливался. Это было его вопросительным знаком, так же, как ее паузы. Он останавливался и всем, что она могла видеть, — волосами и половиной лба над маской, — пытался изобразить ожидание. Затем, не получив от нее ответного знака, начинал сначала. И все время, пока он морзил, он не сомневался, что она где-то рядом следит за ним и думает.

Не торопясь, наблюдая его и размышляя, она, наконец, начала действовать. Но действовала очень осторожно, так осторожно, что даже ее движения казались какими-то раздумчивыми. Сначала вдвинула утку под одеяло и прикоснулась ею к его телу — узнать, почувствует ли. Он кивнул. Тогда, убрав утку, она подложила под него судно. Он кивнул. Она убрала судно. Теперь ее действия стали более уверенными. Казалось, заканчивая одно движение, она уже наперед знала следующее. Она все делала умело и разумно, стараясь не дать ему повода сигналить без роздыха. Он знал, что, пока она стояла около него, следила за ним и думала, у нее возник какой-то план и теперь она пыталась осуществить его, по возможности избегая всего лишнего.

Она сняла с него одеяло, оставив только простыню. Он кивнул. Затем вновь накрыла одеялом и набросила сверху второе, чтобы укрыть его потеплее. Он кивнул. Он перестал морзить, напряженно ожидая дальнейшего. Она стянула с него оба одеяла и простыню, затем поправила дыхательную трубку в его горле. Он кивнул. Она легонько хлопнула по повязке у него на боку. Он кивнул. Он кивнул и изумился, как это у него хватает соображения кивать головой, когда он так перевозбужден, что едва способен думать. Она задрала на нем ночную рубашку и стала осторожно растирать его тело. Он кивнул. Она снова набросила на него простыню и одеяло, перешла к изголовью постели и, будто успокаивая, погладила его лоб. Он кивнул. Она откинула его волосы назад, провела кончиками ногтей по голове и костяшками пальцев помассировала виски. Он кивнул. Она ослабила тесьму от маски на его лице. Он кивнул. Она приподняла маску и несколько раз осторожно взмахнула ею, чтобы было побольше воздуху и марля нигде не приклеилась. Он кивнул. Она сменила повязку, и тогда все прекратилось. Он чувствовал ее рядом, у изголовья кровати, знал, что она смотрит на него, внимательная и настороженная, как и он сам. Она сделала все, что только могло прийти ей в голову, и теперь тихо стояла возле, как бы говоря — вот, дорогой, а теперь твоя очередь, постарайся сказать мне что-нибудь, а я очень постараюсь понять.

Он опять начал морзить.

Ему казалось, что он перестал дышать. Казалось, сердце его остановилось и кровь в жилах застыла. Казалось, единственное живое на всем свете — это его голова, которая бьет, бьет и снова бьет по подушке. Он знал — сейчас или никогда. Не стоило обманывать себя. В эту минуту, в эту секунду, в это мгновение должно было решиться все. Другая такая медсестра никогда не появится. Возможно, через пять минут она повернется, выйдет из палаты, и больше не придет, и унесет с собою его жизнь, унесет его безумие, и одиночество, и все его беззвучные стоны, и даже не узнает об этом, потому что никогда их не услышит. Она просто уйдет и тут же навсегда забудет его. Эта девушка означала все — одиночество или общение с миром, жизнь или смерть. И вот она стояла рядом и спокойно ждала, что он скажет.