Джордано Бруно

Он мыслил образами и часто вспоминал миф об охотнике Актеоне. Тот однажды увидел Диану купающейся в источнике. Разгневанная богиня превратила его в оленя, и собственные же псы разорвали Актеона на части. Не походит ли он, Джордано, на Актеона, когда в погоне за истиной сам из охотника становится дичью? Аллегория была навязчивой, и Джордано писал:

Средь чащи леса юный Актеон
Своих борзых и гончих псов спускает,
И их по следу зверя посылает,
И мчится сам по смутным тропам он.
Но вот ручей; он медлит, поражен, —
Он наготу богини созерцает:
В ней пурпур, мрамор, золото сияет.
Миг — и охотник в зверя обращен.
И тот олень, что по стезям лесным
Стремил свой шаг, бестрепетный и скорый,
Своею же теперь растерзан сворой…
О разум мой! Смотри, как схож я с ним:
Мои же мысли, на меня бросаясь,
Несут мне смерть, рвя в клочья и вгрызаясь.

О донна Моргана! Джордано счастлив. Он, наконец, встретил женщину, которой мог поверять свои сокровенные мысли. Она надолго вошла в его жизнь. Бруно читал ей написанное, приносил стихи.

Мало к кому испытывал он такое чувство признательности, как к синьоре Моргане. Ее тонкий вкус, широкие и разнообразные интересы удивляли и радовали его. Многим он был обязан ей. Никто не мог, как она, охладить трезвым замечанием его излишне жаркую речь, отметить ненужную грубость стиля, укорить за легкость, с которой он, увлекшись, перескакивал с одного на другое.

Он очень дорожил ее помощью. Как терпеливо преодолевала она его резкость, как заботливо и любовно возделывала поле его души! Бруно восторгался донной Морганой, мудрой, прекрасной и щедрой.

Она боялась за него. Его нечестивые речи звучали слишком воинственно. Но Бруно не хотел слушать никаких предостережений. Откуда в нем берется такая дерзость? Он смеялся. Истинная философия не только просветляет ум, но и возвышает дух! У него много могущественных врагов? Что значат эти враги? Время возьмет свое! Да, он прекрасно понимает, что сейчас не ему улыбается солнце. Однако, донна Моргана, людей, что ныне наслаждаются светом дня, ждет закат, а Ноланец, несмотря на окружающую тьму, уже различает вдалеке зарю!

Его уверенность граничит с безрассудством. Но кто знает, что больше всего привлекает синьору Моргану в этом необычном человеке, чьи слова и поступки так не вяжутся с белой монашеской рясой? Но она благодарная слушательница.

О донна Моргана, так же любите Ноланца, как он любит вас!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СЧАСТЬЕ СТРАСТИ

С братом Джордано происходило что-то непонятное.

Он, так любивший сутолоку неаполитанских улиц, задорную перебранку женщин, подмостки комедиантов и сочные реплики зрителей, превратился в сосредоточенного и молчаливого затворника. Что на него нашло? Может быть, спохватившись, он решил, пока не поздно, подумать о своей духовной карьере и в порыве расчетливого благочестия отвернуться от греховной жизни? Но он пренебрегал обязанностями, пропускал службы и постоянно вызывал нарекания начальства. Отказывался от полных соблазна вылазок в город и без всякого интереса выслушивал рассказы о чужих похождениях. С каких это пор фра Джордано совершенно остыл к красоткам, потерял вкус к аспринии, забыл манящую полутьму харчевен и аромат жаркого?

На окружающих он производил странное впечатление: жадный ко всему неизведанному, порывистый и неугомонный, Бруно, казалось, совсем о себе не думал и ничего не боялся, словно для него не существовало будущего, настоящее же принимал с крайней бесстрастностью. Он не стремился к похвалам наставника, был глух к попрекам аббата, захворав, не жаловался на боль, не замечал холода в келье, не просил новой рясы, хотя износилась старая, забывал о трапезах, мало спал. Неужто он и впрямь, узрев бездну непостижимого, тронулся умом?

Но он не впал в недуг и не потерял рассудка. Все свои силы и помыслы Джордано отдавал философии. Молва о его способностях давно вышла за пределы монастыря, его посылали в Рим напоказ папе, его ученость ввергает в изумление собратьев доминиканцев. Но может ли он быть собой доволен? Чего он достиг за эти годы? Сотни изученных книг, а в итоге? Вместо одних сомнений— другие. Он корил Аристотеля за воздушные замки. А в чем преуспел он сам? Много ли у него мыслей, о которых можно с уверенностью сказать, что они не воздвигнут на песке ложных посылок? Что стоящее знает он о вселенной?