Джордж Гершвин: Путь к славе

"Часто приходили негры и просили меня сыграть им "Бог вернул мне тебя" (God Send You Back to Me) поочередно во всех семи тональностях. За спиной толпились хористки, дыша мне прямо в затылок. Для одних посетителей я был грязью под ногами. Другие же были со мной очень любезны", — вспоминал Гершвин.

Одним из самых обаятельных посетителей был Фрэд Астер, который тогда вместе со своей сестрой Аделью совершал гастроли с танцевальной и песенной программой. В автобиографии "Steps in Time"[11]Фрэд Астер вспоминает:

Джордж работал у Ремика пианистом-демонстратором. Мы сразу же подружились. Ему очень нравилось, как я играю на фортепиано, и он часто просил меня поиграть для него. Мои сокрушительные удары левой рукой по клавишам приводили его в восторг. Он часто меня останавливал и просил: "Постой, Фрэдди, сыграй-ка это еще разок". Я сказал Джорджу, что я и моя сестра мечтаем сыграть в музыкальной комедии. А он в свою очередь мечтал ее написать. Однажды он сказал: "Вот было бы здорово, если бы я написал мюзикл, а ты бы в нем сыграл!"

Позднее, вспоминая этот разговор, Гершвин сказал: "Тогда мы говорили об этом со смехом, но все так и получилось на самом деле". А пока и Фрэд Астер и Гершвин могли лишь только мечтать о совместной работе.

В 1919 году, вскоре после того как на Бродвее была поставлена его первая музыкальная комедия, он узнал, что пианист, играющий на репетициях оперетты "Яблоневый цвет", в которой участвовали Астеры, заболел. Гершвин бросился в театр, чтобы его заменить. Где-то в середине номера, который он репетировал, Фрэд Астер вдруг увидел Джорджа за фортепиано и остолбенел. Джордж крикнул ему: "Эй, Фрэдди, что, не ожидал меня здесь увидеть? Теперь мы будем делать это шоу вместе!" Астер тоже по-прежнему лелеял мечту появиться в мюзикле Гершвина. Когда в 1922 году к нему обратился Алекс А. Ааронс (постановщик первого шоу Гершвина на Бродвее) с предложением сыграть главную роль в мюзикле "Ради всего святого" (For Goodness Sake), "меня очень расстроило то обстоятельство, что музыку к нему будет писать не Джордж Гершвин", — вспоминает Астер в своей биографии. (Но впоследствии оказалось, что в спектакль были в конце концов вставлены две песни Гершвина.) К большому удовольствию обоих они все-таки стали работать вместе, но произошло это не скоро — и это отдельная история.

Кроме Астера, еще одним завсегдатаем комнатки Гершвина у Ремика был корреспондент из театрального журнала "Клиппер" Макс Эйбрамсон. Он был настолько потрясен игрой Гершвина, что называл его не иначе как "гений" и делал все возможное, чтобы помочь ему выдвинуться. Еще заходил молодой поэт Ирвинг Сизар, писавший тексты песен. Пытаясь продать свои тексты или уговорить кого-нибудь из штатных композиторов написать к ним музыку, Сизар часто захаживал к Ремику. Но помимо этого его влекло сюда желание услышать игру Гершвина. "Его ритмы действовали на меня, как удары кузнечного молота. Его гармонии намного опережали время. Никогда раньше я не слышал, чтобы популярную музыку исполняли в такой манере".

Иногда Гамбл отправлял Гершвина в кафе, рестораны, музыкальные магазины, где он должен был играть песни Ремика или аккомпанировать певцам, которые их исполняли. Один из таких выходов привел его в нотный отдел небольшого дешевого магазинчика в Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси. Ночью, когда магазин был закрыт, Гершвин обходил музыкальные салуны, бары, ресторанчики, чтобы поиграть для их посетителей песни Ремика и, если удастся, пристроить их. (Шикарные бары и рестораны были вотчиной плаггеров, рекламирующих произведения уже известных композиторов.)

Здесь, в Атлантик-Сити, Гершвин познакомился с Гарри Руби, автором многих популярных песен и одним из близких его друзей. В это время Руби, так же как и Гершвин, был скромным и незаметным рекламным агентом в музыкальном издательстве Гарри фон Тилцера, и так же как Гершвин, Руби приехал в Атлантик-Сити, чтобы днем рекламировать песни в дешевом магазине, а ночью — в музыкальных салунах и кинотеатрах.

Далеко за полночь, когда рабочий день наконец заканчивался, все они собирались в ресторане Чайлда недалеко от магазина, торгующего фонографами. "Я прекрасно помню, с каким энтузиазмом, с каким бешеным интересом Джордж относился ко всему, что касалось дела, которым мы занимались", — рассказывает Гарри Руби. "Иногда, когда он несколько высокопарно говорил о художественном назначении популярной музыки, мы считали, что он преувеличивает ее роль. Пределом художественного совершенства для нас был шлягер, который расходился миллионным тиражом, и мы просто не понимали тогда, о чем он говорит". Но так же как и Сизар, Руби был совершенно потрясен игрой Гершвина. "Это не шло ни в какое сравнение с тем, как играли все мы. Только сейчас я понимаю, что это был совсем другой, не похожий на наш музыкальный мир, и тогда он не был нам до конца ясен, хотя инстинктивно мы откликались на него. И еще я уверен, что все мы тогда ему немножко завидовали".