Джордж Гершвин: Путь к славе

Это произошло летом 1919 года. Мне было тогда двенадцать лет, и я отдыхал с родителями на горном курорте Хантер, штат Нью-Йорк. Однажды в казино, как тогда назывались залы и танцевальные площадки горных курортов, молодой человек наигрывал на фортепиано синкопированные мелодии. Я остановился послушать. «Нравится?» — спросил он, когда, проиграв несколько мелодий, обнаружил, что я все еще здесь. Я не знал, что ему ответить, потому что в те времена популярная музыка была для меня тем же, чем ересь для правоверного христианина. Не желая обидеть его, я ответил, что музыка мне очень понравилась. Тогда пианист сказал: «Эту музыку, малыш, написал молодой композитор Джордж Гершвин. Запомни это имя, потому что когда-нибудь оно станет известно всему миру».

Молодой человек, имя которого я так никогда и не узнал, оказался пророком. Летом 1919 года имя Джорджа Гершвина было известно разве что узкому кругу знатоков с Тин-Пэн-Элли[2]. Он еще не написал своей первой, сразу же ставшей популярной песни «Лебединая река» (Swanee), а его мюзикл «Ла, ла, Люсиль» (La, la, Lucille), появившийся двумя месяцами раньше и поставленный на Бродвее, еще не стал сенсацией. По правде говоря, к лету 1919 года Гершвин написал еще так мало, что успех его у широкой публики казался весьма отдаленной перспективой. Что уж говорить о мировой славе!

Но забыть это имя мне было уже не суждено. В том же году его «Лебединая река», прозвучавшая в исполнении Эла Джолсона, стала самой популярной песней сезона.

В те годы мы всей семьей обожали петь воскресными вечерами новые популярные песни, мой брат подыгрывал нам на скрипке. Ноты буквально заполонили мой дом. На многих крупными буквами было написано имя Джорджа Гершвина, автора музыки. В дальнейшем это имя стало встречаться настолько часто, что забыть его было уже невозможно.

Некоторые песни Гершвина из его мюзикла «Сплетни» (Scandals) (сейчас я уже не припомню, какие именно) мы любили петь воскресными вечерами (это были наши небольшие семейные праздники). Писа-телии композиторы, такие, как Димс Тейлор, Гилберт Селдс, Карл ван Вехтен, Берил Рубинстайн, начали писать о таланте Гершвина в газетах и литературных журналах. Некоторые из этих статей и рецензий я читал и был потрясен этим фактом. Хочу напомнить, что речь идет о 20-х годах, когда было не принято, чтобы уважающий себя музыкант, известный писатель или авторитетный критик лестно отзывался об американской легкой музыке или о композиторе, работающем в этом жанре.

Мир моих музыкальных пристрастий был населен исключительно классиками. И меня совершенно не интересовало то, что в те времена коротко именовалось «джазом», но что на самом деле было миром эстрадных песен. (Средний американец имел очень смутное представление о том, что такое «настоящий джаз», а любое произведение популярной музыки — в особенности если оно было построено на синкопах или имело быстрый и четкий ритм — считалось «джазом».) Гершвина, сочинителя популярных мелодий, я ставил ничуть не выше всех остальных авторов популярных песен, относясь к американской легкой музыке со всем снисхождением и снобизмом юноши, который не может испытывать ничего другого к тому, что не вышло из-под пера композитора-классика. Слушать Гершвина, Керна или Берлина было для меня все равно что бродить где-то на задворках музыкального города, и я редко отваживался на такие прогулки.

Однако при всем моем высокомерии и аристократических амбициях я питал слабость к одному из самых «неблагородных» музыкальных жанров — мюзиклам. Честно говоря, я был просто на них помешан. Не проходило и недели, чтобы я не отправился на спектакль в «Палас» на Бродвее или в Алгамбру в Гарлеме, летом — в «Брайтон Бич» недалеко от Кони-Айленда в Бруклине. И меня совершенно не смущало, что часто я смотрел уже виденное до этого не один раз. Я был настолько очарован Патом Руни III, когда он пел и танцевал в спектакле, Дочь Рози О'Грейди" (The Daughter of Rosie O’Grady), и Норой Бэйес, когда она исполняла "Блеск луны" (Shine On Harvest Moon), и Билом Робинсоном, когда он ловко отбивал заразительную чечетку, то взбегая вверх, то спускаясь вниз по лестнице, что у меня всегда дух захватывало от восторга, хотя я видел все это уже по крайней мере раз десять.