Джордж «Леопард»

Джордж пожал плечами. Агент отпустил его руку, и они пошли рядом. Джордж глянул вдаль поверх густых, темных зарослей у реки — на склоны гор по другую ее сторону. Они тянулись цепь за цепью, вздымая свои сверкающие вершины в ярко-синее небо.

Агент, перехватив его взгляд, стал размышлять про себя. Он пристально разглядывал Джорджа. На его облик наложило отпечаток детство, когда он наслаждался свободой и солнцем; и пять лет войны тоже не прошли бесследно. Это был поджарый, широкоплечий человек, с легкими размашистыми движениями. У него было худое, с резкими чертами лицо, серые проницательные глаза и жесткий недовольный рот. Он напоминал агенту своего отца в этом же возрасте; отец Джорджа бросил все, к чему он привык в старой и спокойной стране, и начал новую жизнь, с новыми людьми.

Агент спросил наугад, как если бы он обращался к его отцу:

— А хорошо бы забраться куда-нибудь подальше от людей? Уж очень там тесно, в Англии, ведь правда?

Лицо Джорджа не изменилось — казалось, эти слова не произвели на него впечатления. Он по-прежнему пристально смотрел на горы, и теперь агент понял, что ему надо делать. На следующий день он отвез Джорджа на ферму «Четырех ветров», которая только что была оценена для продажи. Пять тысяч акров девственных зарослей, разбросанных на пологих склонах высоких холмов, которые пересекали равнину, где виднелось еще несколько ферм. Каменистая почва, низкорослые деревья и до самых гор необозримые просторы, поросшие серебристой травой. Ни дома, ни речки, ни даже какого-нибудь заборчика — ферма, на какую вряд ли кто-либо польстится. Но когда Джордж шел по участку, лицо его посветлело от удовольствия, и на нем появилось выражение, которого агент давно ждал.

Весь день Джордж без устали расхаживал по этой голой каменистой земле; он напоминал собаку, которая, привыкая к новому месту, рыщет кругом, старается напасть хоть на знакомый запах, на что-то близкое, что помогло бы ей освоиться в чуждой обстановке. Но белые, поселяясь в Африке, не просто берут то, что здесь есть, они вносят свой стиль, стиль другой страны. Вот почему в любом районе Африки встречаются самые разнообразные по виду постройки. Каждый дом отличен от другого, напоминает другую страну, климат, язык.

К вечеру, когда лучи желтого солнца падали ему прямо на лицо, слепя глаза, и озаряли тусклым светом нагромождения скал, траву и деревья, Джордж вдруг наклонился над ложбинкой среди кустов, куда со всех сторон сбегались ручейки.

— Здесь должна быть вода для колодца, — сказал он и, помолчав немного, добавил: — Я заметил в Норфольке мельницу, когда мы ехали в поезде. Мне она понравилась. Я имею в виду постройку. Она была бы здесь кстати…

Так Джордж дал понять, что покупает ферму и что место ему понравилось.

— Ваш ближайший сосед живет за пятнадцать миль отсюда, — в последний раз предостерег агент.

— Ведь эта часть страны начинает заселяться? — равнодушно спросил Джордж и на следующий же день подписал бумаги.

Но Джордж не стал отшельником или, во всяком случае, не в том смысле, как понимал агент. Он объехал все фермы в округе и, как это принято, засвидетельствовал свое почтение, сообщив, что купил «Четыре ветра» и будет соседом, хотя и дальним.

Дом, который он себе построил, не был лачугой, какую иной хозяин сколачивает наспех, чтобы было где укрыться от непогоды. Джордж собирался жить в этом доме, хотя его еще и не достроили. Он выглядел так, будто его спланировали, а потом разрубили пополам. Для начала отделали три большие комнаты со стропилами, издававшими острый сладковатый запах, когда менялась погода, и полами из красного дерева. Комнаты сразу же обставили хорошей мебелью. В дни, когда прибывала почта, Джордж появлялся на станции, не очень, правда, часто, но и не редко, и с ним почтительно здоровались — не потому, что он был сыном известного человека, и не ради его заслуг на войне, а потому, что люди одобряли все, что он делал. Ведь после двух войн совершенно неожиданно появились беспокойные молодые люди, заявления которых, вроде: «Я хочу быть сам себе хозяином» или «Я не собираюсь всю жизнь протирать штаны на стуле», хотя и не были новы, все же отражали настроения людей, первыми заселивших страну. В период между войнами здесь появился совсем другой тип эмигрантов; для них деньги были чем-то вроде лопаты, чтобы выкопать теплое местечко и лежать себе там без забот. Они-то и превратили страну кипучей жизни в мертвое болото, но память о былых временах еще сохранилась, и беспокойные молодые люди считали излишним извиняться за то, что хотят вырваться из этой жизни. Будто на них должны были смотреть, как на знамя или даже как на совесть страны.