Джоуи

Их поддержка заставляет меня чувствовать себя непобедимой. Как будто они наконец видят во мне женщину и настоящего члена этой семьи, а не маленькую девочку, которой нужна защита.

* * *

Стоя у комнаты, где держат Виктора, Макс спрашивает меня, все ли со мной в порядке.

Я всегда ненавидела подвал и то, как он пахнет сыростью, гниением и смертью. Но, полагаю, я изменилась больше, чем думала, потому что сейчас все, о чем я могу думать, — это как попасть в эту комнату и заставить Виктора Пушкина заплатить за все, что он со мной сделал. За все, что он сделал с моей семьей, с Генри и Эшем, даже с Моник.

Я киваю и облизываю губы, чувствуя вкус крови в воздухе, словно змея, чующая свою добычу. Я больше никогда не буду чьей-либо добычей. Я Джоуи Моретти, услышь мой гребаный рев. Адреналин гремит во мне, когда Макс отодвигает засов. Протянув руку, он включает свет, прежде чем мы заходим внутрь. Единственная лампочка висит на потолке в центре комнаты, освещая холодную бетонную камеру, в которой нет никого, кроме прикованного к полу русского.

Виктор встает на колени, стонет и моргает от яркого света, пока его глаза привыкают после многих часов кромешной тьмы.

Услышав, что мы входим в комнату, он начинает ругаться по-русски, выплевывая слова, полные ненависти и яда.

«Разве можно так разговаривать с дамой?» — спрашивает Макс.

«Она не леди», — рычит Виктор, плюя мне под ноги. «Грязная шлюха».

Я закатываю глаза. Да, я такая грязная шлюха, что он хотел меня для себя. Но Макс не оценил его всплеск и со всей силы пнул Виктора в живот, заставив его согнуться пополам. Он громко стонет, его лоб упирается в холодный бетонный пол на несколько секунд, прежде чем он хрюкает и снова поднимается. Он смотрит на Макса, его глаза выпячиваются из глазниц, и каждая вена на его шее напрягается, когда он дергает свои путы.

«Еще раз назовешь ее так, и я отрежу тебе язык. И единственная причина, по которой я не делаю этого прямо сейчас, — я хочу услышать, как ты молишь мою девчонку о пощаде, когда она будет отрезать от тебя кусочек за кусочком», — говорит Макс с довольной ухмылкой. Затем он протягивает мне охотничий нож из кармана. «Он весь твой, детка».

Моя рука дрожит, когда я беру у него нож, но его пальцы касаются моих, и его прикосновение заземляет меня. Он подмигивает. Ты можешь это сделать, он шепчет.

Моя рука сжимает рукоять лезвия, и мое сердце колотится, когда я подхожу ближе к Виктору. «Эй, придурок».

Он поднимает голову, натягивает цепи и выпускает пену изо рта. «Глупая девчонка». Он громко смеется, показывая зубы, испачканные свежей кровью.

«Может, и так, но это ты прикован цепью в моем подвале, придурок».

«Прикован!» — кричит он, натягивая их. «Ты бы не посмела бросить мне вызов, если бы я не был в цепях. Жалкая». Он снова плюет, и капля кровавой слюны падает мне на ботинок. Я чувствую напряжение в Максе даже отсюда, но он отступает и позволяет мне справиться с этим, и я люблю его за это еще больше.

Я медленно обхожу его, высматривая места, где он уже ранен, чтобы использовать их в своих интересах. «Может, ты и прав», — признаю я. «Хотя я и победила тебя вчера, не так ли?» Его лицо багровеет от ярости. «Но, полагаю, у меня не было бы шансов против такого большого парня, как ты, если бы ты не был прикован к этому полу». Я уже знаю о ножевой ране под его левой рукой, которую я ему нанесла, и узнаю аккуратные швы моей невестки. Я замечаю большие фиолетовые синяки над его почками. Глубокую рану на плече и рваную рану на левом ухе. Мои братья действительно были нежны с ним, прежде чем бросили его сюда и оставили мне разбираться с ним.

Я прохожу полный круг, пока не стою перед ним. «Но ты прикован к моему полу». Улыбаясь, я отрезаю его левое ухо и бросаю его на пол к его ногам. Он не кричит и не вопит. Вместо этого он сжимает губы, тяжело дыша и пытаясь удержать всю боль внутри себя.

«И я, кажется, помню, что тебе нужно было держать меня связанной. Я ведь жалкая девочка», — говорю я, пожимая плечами.

«Сука», — наконец выплевывает он. «Ты была мне обещана».

Макс громко рычит позади меня, но я остаюсь сосредоточенной на Викторе. «Но я никогда не была собственностью отца, чтобы он мог меня отдать», — напоминаю я ему, разрезая середину его левого соска и заставляя свежую кровь течь по его груди.

Он кричит, но звук не действует на меня. Я думала, что я буду нервничать, но он даже не заставляет меня дрожать. Я думаю о Моник и о том, как он манипулировал ею. Как, должно быть, испугались моя семья и Макс, когда этот кусок дерьма забрал меня. Эш в больнице. И Генри, который никогда не сможет отомстить сам. Все это бурлит во мне, как маленький вулкан ярости. Я вонзаю нож в свежезашитую рану под его подмышкой, и на этот раз он кричит. «Это было за Эша, ублюдок».