Джуд незаметный

Ежедневно, ежечасно, когда бы он ни вышел на поиски работы, он видел их, — они тоже куда-то шли, — и он касался их плечом, вслушивался в их голоса, присматривался к их жестам. Разговоры самых серьезных из них часто казались ему до странности созвучными его собственным мыслям, и не удивительно: ведь к встрече с этим городом он готовился долго и упорно. И все же огромное расстояние лежало между ними, словно он попал к антиподам. В сущности, так оно и было. Ведь он всего-навсего молодой рабочий в куртке, белесой от каменной пыли, и, проходя мимо него, они его не видели и не слышали, словно глядели сквозь него, как глядят сквозь оконное стекло на себе подобных. Кем бы они для него ни были, сам он для них просто не существовал; а он-то надеялся, что, перебравшись сюда, он будет ближе к их жизни.

Но, в конце концов, у него еще все впереди; если б только посчастливилось найти хорошую работу, он бы смирился с неизбежным. А потому он возблагодарил бога за здоровье и силы и воспрял духом. Пока что перед ним закрыты все двери, включая колледжи, но; быть может, однажды он войдет в них, в храмы света и передовой мысли, и, быть может, из их окон он однажды взглянет на мир.

Наконец он получил от каменщика известие — для него есть работа. Это была его первая удача, и он сразу принял предложение.

Он был молод и полон сил, иначе он не мог бы с таким пылом осуществлять свой замысел, заставлявший его проводить за книгой большую часть ночи после целого дня работы. Первым делом он купил за четыре шиллинга шесть пенсов лампу с абажуром, чтобы светлее было читать. Затем раздобыл перья, бумагу и все те книги, которые до сих пор не удавалось достать. Затем, к ужасу своей квартирной хозяйки, переставил всю мебель в комнате — единственной, где он работал и спал, — разгородил комнату надвое занавеской, повесил плотную штору, чтобы никто не видел, как он урезает себе часы сна, разложил книги и засел за чтение.

Женитьба, наем дома и приобретение мебели, которая исчезла следом за женой, легли на него тяжким бременем, и после всех этих бедственных событий ему никак не удавалось откладывать деньги, а потому, пока он не начал получать жалованье, он был вынужден жить очень скромно. Купив одну-две книги, он уже не мог позволить себе затопить камин, и когда по ночам с луговины несло сыростью и холодом, он сидел перед лампой в пальто, шапке и шерстяных перчатках.

Из окна ему был виден шпиль кафедрального собора и стрельчатый верх, из-под которого раздавался звон большого городского колокола. А выйдя на лестницу, можно было разглядеть высокую башню, узкие окна колокольни и остроконечные башенки колледжа у моста. Вид этих зданий ободрял его, когда вера в будущее угасала.

Подобно всем увлекающимся людям, он не вдавался в детали. Схватывая на лету основное, он недолго останавливался на пустяках. В настоящий момент, говорил он себе, необходимо одно — накопить денег и знаний, чтобы быть наготове, и ждать удобного случая, какой только может представиться, дабы приобщиться к лону университета. "Потому что под сенью мудрости то же, что под сенью серебра, но превосходство знания в том, что мудрость дает жизнь, владеющему ею". Он был до того поглощен своей мечтой, что не давал себе труда задуматься над тем, насколько она осуществима.

В это время он получил от своей бедной бабки полное тревоги письмо, выражавшее прежние ее опасения: она боялась, что у Джуда не хватит характера держаться подальше от Сью Брайдхед и ее родных. Отец Сью, как полагала бабка, вернулся в Лондон, но сама девушка осталась в Кристминстере. Ее следовало избегать еще и потому, что она была не то художницей, не то рисовальщицей в так называемой церковной лавке — настоящем рассаднике идолопоклонства, и уж наверное имела пристрастие ко всякой нелепой религиозной обрядности, а то и вовсе была паписткой (сама мисс Друзилла Фаули от рождения была евангелисткой).