Джули отрешённый

– Нет, не со всеми, Джули. Только со мной, и я хотела бы понять, почему. Чего я только не делала, чтоб с ним подружиться, а он все равно рычит. Наверно, никак не забудет тот ужасный день, то гулянье.

– Он тебя не тронет, – сказал Джули.

– Не тронет, я знаю. Но он мне не доверяет. Вроде Кита, – сказала Бетт.

Я очень обрадовался, что наша замечательная Бетт меня поддразнивает, хотя бы потому, что это разрядило атмосферу. Бетт явно решила разморозить Джули, и получалось это у нее очень толково. Нам было совсем уже полегчало, но тут вошла миссис Кристо со стулом для Бетт. Ее приход нас опять сковал, и, все же когда Джули, наконец, выпростал руки из-под одеяла, я понял: Бетт своего добьется.

– Я хотел тебя спросить, – сказал ей Джули, когда мать ушла.

– Надеюсь, не насчет музыки? Я в ней не разбираюсь.

– Музыка ни при чем. В Бендиго трамваи есть?

– Конечно, – сказала Бетт. – Они идут по Смит-стрит и потом вверх, на гору.

– И ты когда-нибудь в них ездила?

– Каждый день езжу. А что?

– А какой у них шум?

– Не знаю, как тебе сказать, Джули, я никогда особенно не прислушивалась. Они подвывают, и звону от них много, а на поворотах ужасно визжат.

– Это железные колеса по железным рельсам, – сказал мне Джули. (Он что ж, думал, я знаю толк в технике? Или это он мне объяснял?)

– Да ну!

– Чтоб не было шуму, надо бы смазывать рельсы, а нельзя: колеса будут скользить. Тут никто ничего не может придумать.

– Что это ты вдруг стал таким специалистом по трамваям? – спросил я.

Никогда прежде я не замечал, чтоб Джули интересовался какой-нибудь техникой. И почему именно трамваями? У двух жителей нашего городка было по аэроплану, но такой диковины, как трамвай, не водилось.

– Я про них читал.

Из-под подушки у него торчала книга. Я ее вытащил. То был мятый, драный экземпляр «Календаря школьника» за 1924 год.

– Господи, Джули, неужели у тебя нет ничего интереснее почитать?

– А это очень интересно, – сказал он.

– Откуда он у тебя?

– Неважно.

Это значило, что календарь принесла мать или мисс Майл, или мистер Мейкпис, в общем кто-то, кого он даже называть не желал.

Бетт взяла у меня книжку.

– А знаете, эти старые календари очень забавные, – сказала она. – В них бывает много занятного. Вот я когда-то прочла в «Календаре школьницы», что если ты что-нибудь забыл в чужой комнате или в чужом доме, значит, тебе оттуда не хотелось уходить. Значит, на самом деле тебе хотелось там остаться. И это очень верно.

– А почем ты знаешь, что это верно? – спросил я.

– Уверена, – твердо сказала Бетт. – Я всегда так увлекалась математикой, так ее любила, терпеть не могла, когда урок кончался. И, наверно, поэтому всегда что-нибудь забывала в классе. Просто мне не хотелось оттуда уходить.

Джули чуть приподнялся на постели.

– Что толку учить математику в школе, – сказал он.

Бетт всплеснула своими прелестными ручками.

– Нет, вы его только послушайте!

– В школе учат только результатам, а причинам не учат, – сказал Джули.

– Каким причинам? О чем ты?

Но как мог Джули объяснить сложную простоту своей мысли?

– В школе математике учат только по восходящей и по нисходящей. Никогда не объясняют в стороны и поперек…

Хотел бы я знать, что означало стремление Джули понять музыку и математику «поперек». Наверно, он имел в виду объемность, которая ускользала почти от всех нас, даже от Бетт, а ему была внятна.

– Если б ты захотел учить предмет так, как его преподают, Джули, ты был бы у нас первый по математике на всю школу.

– А что толку?

– Но не во всем же надо искать толк, – возразила Бетт. – Успех не всегда зависит от наших рассуждений.

– Я в этом ничего не понимаю, – сказал Джули, – но если…

Джули собрался развить какую-то мысль, но тут увидел мою любопытную рожу. Ведь я наконец-то очутился при том, как они разговаривают друг с другом, и весь обратился в слух. Прочитав это у меня на лице, Джули тотчас оборвал себя, и тут из кухни донесся голос Хоумза.

– Братья и сестры, – вещал он, – в доброй чашке чаю нет ничего дурного или греховного, не так ли?

Послышался детский радостный смех пансионеров, а Джули снова спрятал руки под одеяло и глубже зарылся в постель. Мы сидели молча, тихо, а рядом, в кухне, разливали чай, брали пшеничные лепешки, забавы ради слегка хлопали друг друга по рукам. И, наконец, запели.

– Начинается! – шепнул я Бетт.