Джунгли страсти

Юлайли поднялась из жестяной ванны, вытерлась и надела розовый кружевной пеньюар с оборочками. Затем, вооружившись щеткой, она расчесала свои длинные волосы и не стала укладывать, а свободно распустила по плечам, давая им возможность высохнуть. Жозефина принесла ей тарелку с разрезанными плодами манго, хлебом и сыром, чтобы она подкрепилась. Обед в тот день перенесли на более поздний час: на стол подадут, когда вернется хозяин.

Юлайли уселась в плетеное кресло с высокой спинкой и поставила поднос к себе на колени. Больно сдавила тишина. До нее не доносилось ни звука с улицы, потому что дом стоял в глубине огороженного участка. Юлайли совсем разнервничалась. В их доме, где обитало пятеро старших братьев, всегда стоял шум. Гикори-Хаус нельзя было назвать тихим местом. Юлайли забарабанила ножкой по полу, чтобы немного оживить комнату.

Действуя ножом и вилкой, она отрезала кусочек плода и изящно положила в рот. Потом принялась жевать, очень медленно и тщательно, следя, чтобы губы ни на секунду не разомкнулись. Проглотила и оглядела пустую комнату.

Дома за столом она всегда вела неторопливую беседу с одним из братьев. Это была женская уловка, чтобы есть поменьше. Но здесь разговаривать было не с кем. Она нервно отставила поднос и начала вышагивать по комнате, гадая, каким окажется ее отец.

Наконец, изнемогая от безделья, она спустилась вниз, в отцовский кабинет. Постояла немного у дверных створок, слегка взволнованная и перепуганная. Сделав глубокий вдох, шагнула через порог и прикрыла за собой двери. Привалилась к ним спиной, так и не выпустив дверную ручку, и оглядела комнату. В кабинете было темно, свет просачивался только сквозь щели закрытых ставен. Привыкнув к темноте, она пересекла комнату и открыла деревянные ставни. В комнату хлынул свет, и Юлайли обернулась, надеясь, что убранство кабинета хоть что-то скажет ей об отце.

Но эта комната почти ничем не отличалась от кабинета в Гикори-Хаус. Вдоль двух стен выстроились резные деревянные книжные шкафы, здесь были те же обтянутые бордовой кожей кресла, огромный письменный стол и такой же огромный потертый ковер. Все вещи и украшения говорили, что здесь мужское царство, об этом же свидетельствовал большой оружейный шкаф с медными углами и стойкий запах табака. Ничего особенного. Ничего такого, что бы сказало: «Я твой папа». Ничего такого, что помогло бы ей. Зато, когда она оглядывалась по сторонам, волнение и дурные предчувствия, не дававшие ей покоя несколько недель, внезапно померкли, как узор на этом некогда ярком ковре.

Юлайли подошла к письменному столу, примостилась на уголке и, бросив взгляд на глобус, вспомнила, сколько раз в детстве ей приходилось разглядывать бледные расплывчатые пятна, представлявшие собой места новых назначений отца. Становясь старше, она читала об этих странах в энциклопедии, пытаясь представить своего отца в яркой экзотической обстановке. Но его образ никогда не был красочным – не более чем безликая фигура на фотографии, что она держала возле кровати дома. У нее были какие-то смутные отрывочные воспоминания об отце, но за семнадцать лет эти воспоминания совсем угасли.

Иногда, оставаясь одна в своей спальне в Гикори-Хаус, она представляла, какой была бы ее жизнь, если бы папа никуда не уезжал и мама не умерла. Она знала, что все было бы иначе, но не понимала, чем рождены ее фантазии – то ли тайной тоской о несбыточном, то ли скукой от того, что имела.

Братья любили ее по-своему, она знала это и чувствовала их заботу. Они относились к своим обязанностям серьезно, порой настолько серьезно, что она чувствовала себя как в цепях. Ребенком она мечтала о нежной материнской руке и ласковых словах. О ком-то, от кого пахло бы гардениями и кто прижал бы ее к своей мягкой груди и отогнал детские печали.

Ранимым, неуверенным подростком, она мечтала о материнском совете, мудром и дальновидном. О ком-то, кому она могла бы подражать, кто понимал бы, каково ей приходится, когда братья и шагу не дают ступить самостоятельно, считая ее слишком маленькой, слишком хрупкой и наивной. Обидно, когда тебя обвиняют во всех бедах и полагают, будто ты ни на что не годишься, поэтому ей хотелось, чтобы рядом был человек, который облегчил бы эту боль или по крайней мере понял ее.

Но в последнее время, став молодой женщиной, она жалела, что рядом с ней нет матери. Человека, которому она могла бы рассказать свои самые заветные тайны и поделиться всеми своими страхами и сомнениями, кто поведал бы ей о любви, мужчинах и браке. Потому что, как она ни храбрилась, ее по-настоящему пугала самостоятельная жизнь. То, что происходило с ней, когда она оказывалась одна, как сегодня.

С самого начала она собиралась всего лишь пройтись по городу и купить веер. А домой заявилась без веера, без зонтика, со сломанным каблуком, не говоря уже о том, что ее чуть было не похитили и не перерезали горло. Просто она была не очень везучей и в глубине души считала, что, возможно, из-за этой невезучести людям трудно проникнуться к ней любовью.