Джура

На третий день Кучак пошел к Янь Сяню и принес домой полбарана, муку, рис, бараний жир, плиточного и рассыпного чая различных сортов, казан для варки пищи, большую фарфоровую ложку и многое другое. Больше всего его поразили спички. В чайхане он увидел, как палочкой с темной головкой чиркают по темной стенке коробки — и вспыхивает огонь. Спички Кучак купил ради интереса.

И тут он устроил себе пир. Кучак варил все сам, ел в одиночестве, испуганно поглядывая то на дверь, то на окно, то на дыру в потолке над очагом. И странно: Кучак, больше всего любивший поесть, не испытывал былой радости от насыщения. Ему мешал страх. Он боялся, как бы у него не отняли пищу и не помешали ему съесть все. Поэтому он ел недоваренное, спешил, обжигался и, только насытившись, облегченно вздохнул, но вздохнуть глубоко не мог, так как ему мешала боль незаживавших ран.

Обрекая себя на самозаточение, Кучак надеялся обрести спокойствие. Дни проходили за днями. Снег все так же посыпал землю, но спокойствие не приходило. В шорохе мышей Кучак слышал шаги грабителей, в завывании вьюги — голоса своих предполагаемых убийц. Он целыми ночами лежал без сна, сжимая в правой руке почти полуметровый нож, купленный у Янь Сяня, и жадно прислушивался к звукам.

Перед утром Кучак забывался в тяжелом сне. Просыпался он поздно. Подолгу, не мигая, смотрел в очаг, где вместо веселого огня был холодный пепел, и силился понять значение своих кошмарных снов.

Беспокоили его и раны. Они уже поджили и покрылись струпьями. Днем, когда Кучак вставал и начинал двигаться, они трескались, причиняя сильную боль. Потом Кучак готовил еду, жадно ел и, насытившись, делался вялым и сонным. Каждый день он точил свой полуметровый нож, который стал острым, как бритва. Кучак завел музыкальный инструмент — дутар — и пробовал развеселить себя песнями. Это плохо удавалось: не было подходящего настроения, не было слушателей, и песни получались печальные. Кучак верил, что с золотом, переменив место жительства, чтобы быть подальше от Джуры, он обретет сытую, а значит, счастливую жизнь. Но странное дело, на голод Кучак пожаловаться не мог — он наелся до отвала и все же чувствовал себя несчастным. Почему? Причиной этого был страх, отравлявший Кучаку существование. Страх не оставлял его ни на минуту. Он стал постоянным спутником Кучака. По ночам — а ночи были длинные — Кучак зажигал светильник и лежал в оцепении много часов подряд, ужасаясь своему одиночеству. Он даже стал подумывать о женитьбе, но здесь жили только родственники прокаженных, и к тому же, по-видимому, послушные повелениям Янь Сяня.

Янь Сянь следил за Кучаком и пытался выведать, кто он, откуда и как его зовут. Сначала Кучак назвался Саидом, потом Джурой и наконец сказал, что он Кучак. На все остальные вопросы Кучак отчаянно врал и часто завирался. Янь Сянь, успевший за четыре месяца зимы выманить у Кучака под анашу и продукты больше фунта золота, по-прежнему подозревал в Кучаке переодетого богача. Янь Сянь намеревался приучить Кучака к анаше, чтобы легче было выпытать всю правду о его богатстве. Давно бы уже Кучака ограбили и прирезали, если бы не особое покровительство Янь Сяня. Батрак Янь Сяня по ночам охранял Кучака. Это знали все, кроме Кучака.

VII

Иногда Кучак, будучи не в силах выдержать одиночества, бродил по улицам. Он видел изможденных мужчин, худых женщин, грязных, одетых в лохмотья детей.

Теперь он уже знал, что все вокруг принадлежало Янь Сяню: лавка, чайхана, опиекурильня и место, где под залог вещей давали деньги. Янь Сянь был хозяином мельницы, и его люди тщательно охраняли не только новую мельницу, но и большое заброшенное помещение старой, стоявшей возле зарослей.

Раны не заживали, и Кучак решил пойти к знахарю. Знахарь жил на краю обрыва, над рекой.

По стенам большой кибитки знахаря висели амулеты: [29]ишек-таш — «ослиный камень», головы и кости филинов, бубны, дудки и скрипки. У стен стояли какие-то тюки, шкатулки, лежали скатанные кошмы. Вокруг костра сидело несколько стариков. Кучак сердито сопел и, нахмурившись, смотрел на них. Ему не понравилось, что знахарь не один.

Знахарь, высокий, тощий, с носом, как у филина, посмотрел на Кучака и сказал:

— Я вижу, ты болен. Я выгоню из тебя хозяев твоей болезни, но ты мне дашь кусок золота.

Сначала Кучак клялся, что он беден, но потом дал ему золотое кольцо. Кучака посадили на пол, спиной к канату, протянутому с потолка до полу. Два старика, взяв со стены бубны, начали бить в них, в такт напевая. Знахарь сначала плясал вокруг Кучака, а потом вынул легкие из тут же зарезанного петуха. Кучак следил с недоверием за его действиями. Пока один из стариков прижимал петушиные легкие к спине Кучака, знахарь стегал больного прутом по спине, восклицая: «Кач! Кач!»

— О святой ходжа, — кричал знахарь, входя в роль, — выгони ийе! Он боится тебя, о ходжа! Выгони ийе!

Старики подложили в костер дров; знахарь, подержав на огне дудку, приложил её к уху Кучака. Кучак отдернул голову: трубка была раскалена.