Джура

Почему? Причиной этого был страх, отравлявший Кучаку существование. Страх не оставлял его ни на минуту. Он стал постоянным спутником Кучака. По ночам — а ночи были длинные — Кучак зажигал светильник и лежал в оцепении много часов подряд, ужасаясь своему одиночеству. Он даже стал подумывать о женитьбе, но здесь жили только родственники прокаженных, и к тому же, по-видимому, послушные повелениям Янь Сяня.

Янь Сянь следил за Кучаком и пытался выведать, кто он, откуда и как его зовут. Сначала Кучак назвался Саидом, потом Джурой и наконец сказал, что он Кучак. На все остальные вопросы Кучак отчаянно врал и часто завирался. Янь Сянь, успевший за четыре месяца зимы выманить у Кучака под анашу и продукты больше фунта золота, по-прежнему подозревал в Кучаке переодетого богача. Янь Сянь намеревался приучить Кучака к анаше, чтобы легче было выпытать всю правду о его богатстве. Давно бы уже Кучака ограбили и прирезали, если бы не особое покровительство Янь Сяня. Батрак Янь Сяня по ночам охранял Кучака. Это знали все, кроме Кучака.

VII

Иногда Кучак, будучи не в силах выдержать одиночества, бродил по улицам. Он видел изможденных мужчин, худых женщин, грязных, одетых в лохмотья детей.

Теперь он уже знал, что все вокруг принадлежало Янь Сяню: лавка, чайхана, опиекурильня и место, где под залог вещей давали деньги. Янь Сянь был хозяином мельницы, и его люди тщательно охраняли не только новую мельницу, но и большое заброшенное помещение старой, стоявшей возле зарослей.

Раны не заживали, и Кучак решил пойти к знахарю. Знахарь жил на краю обрыва, над рекой.

По стенам большой кибитки знахаря висели амулеты:[29] ишек-таш — «ослиный камень», головы и кости филинов, бубны, дудки и скрипки. У стен стояли какие-то тюки, шкатулки, лежали скатанные кошмы. Вокруг костра сидело несколько стариков. Кучак сердито сопел и, нахмурившись, смотрел на них. Ему не понравилось, что знахарь не один.

Знахарь, высокий, тощий, с носом, как у филина, посмотрел на Кучака и сказал:

— Я вижу, ты болен. Я выгоню из тебя хозяев твоей болезни, но ты мне дашь кусок золота.

Сначала Кучак клялся, что он беден, но потом дал ему золотое кольцо. Кучака посадили на пол, спиной к канату, протянутому с потолка до полу. Два старика, взяв со стены бубны, начали бить в них, в такт напевая. Знахарь сначала плясал вокруг Кучака, а потом вынул легкие из тут же зарезанного петуха. Кучак следил с недоверием за его действиями. Пока один из стариков прижимал петушиные легкие к спине Кучака, знахарь стегал больного прутом по спине, восклицая: «Кач! Кач!»

— О святой ходжа, — кричал знахарь, входя в роль, — выгони ийе! Он боится тебя, о ходжа! Выгони ийе!

Старики подложили в костер дров; знахарь, подержав на огне дудку, приложил ее к уху Кучака. Кучак отдернул голову: трубка была раскалена.

— Ага! — крикнул знахарь. — Ийе боится! Давай ухо, давай!

Кучака повели к заброшенной, но почему-то охранявшейся мельнице, посадили на землю и накрыли халатом. Кучаку было очень больно, он стонал. Знахарь бегал вокруг, ударял его по спине петухом и громко кричал. После этого он смазал раны больного гусиным жиром, и старики повели Кучака обратно в кибитку — праздновать выздоровление больного.

Вновь сидя у костра, Кучак не чувствовал облегчения. Раны ныли. Кучак смотрел в дымоход на Пастушью звезду, вспоминал аксакала, Зейнеб, Джуру. Старики пили чай, ели вареное мясо, макая его в рассол и запивая просяной водкой. Знахарь взял камышовую дудочку и запел веселую песню о Янь Сяне. Казалось, все забыли о Кучаке.

«Плуты и пройдохи! — решил Кучак про себя. — Знакомы мне все эти штуки! Только аксакал делал это хитрее. А толк был тот же. Надо уносить ноги, пока все золото не выманили…»

Кучак поспешно выбежал из кибитки.

— Куда он? — спросил подвыпивший знахарь. — Эх вы, синие ослы, не могли стащить у дурака золото!

Раны так сильно болели, что Кучак пошел в опиекурильню, накурился опиума и впал в полузабытье. Посещал он опиекурильню и в последующие дни. Кучак как-то пожаловался батраку на боль ран. Батрак принес настойку из тополевых наростов для смачивания ран. Лекарство помогло. Раны стали быстро заживать.

У опиекурильни Янь Сяня часами простаивали худые, оборванные опиекурильщики. У них не было ни денег, чтобы купить опиума, ни сил, чтобы отработать его стоимость на полях Янь Сяня. Они стояли как тени, вымаливая у входящих в опиекурильню глоток дыма.

Однажды Кучаку пришла в голову мысль, что никто больше этих бедняков не нуждается в золоте. Может, дать немного золота несчастным? Неужели настанет такой час, когда и он будет таким: опустившимся, оборванным, с потухшим взглядом и протянутой рукой? Может быть, пора прекратить посещения опиекурильни?

— Пойдем! Все пойдем! — крикнул Кучак толпе нищих.

Они сразу не поняли, а поняв, не поверили.

— Пойдемте, я угощу вас, — повторил Кучак.

Все заволновались. Старик, стоявший поблизости, до которого дошел смысл сказанного Кучаком, тихо сказал: