Джвари

— Реставраторы и Арчил ушли вас искать, — объяснил Венедикт. Над монастырем одна за другой взвились и погасли красные ракеты. Мне было стыдно, что эта пальба и тревога происходили из-за меня, но как-то и все равно.

— У вас есть спички? — Венедикт зашел вместе со мной в келью,

зажег на столе свечу. — Слава Богу, что вы пришли… А то был один дьякон, тоже ушел поздно и не вернулся.

В его тоне не было ни отчуждения, ни враждебности. Голос игумена позвал Венедикта, он вышел. Я тоже.

Теперь мы стояли перед раскрытой дверью, и мне едва видны были их лица. Игумен еще тяжело дышал.

— Где вы были?

— Я предупредила вас, что не вернусь к службе… — Мне было физически тяжело выговаривать слова, и потому я говорила тихо.

— Вы весь день не ели… Пойдемте, выпейте чаю. — Он тоже слегка понизил голос, но все еще говорил возбужденно.

— Я не хочу есть.

— Случилось что-нибудь? Что с вами?

— Нет, ничего не случилось.

Весь этот долгий день я прощалась с Джвари и его обитателями, я уже оплакала их. И вот они вернулись, стояли рядом. А у меня было странное чувство, что я уже ушла, меня здесь нет. Я ждала, когда и они уйдут.

— Пойди поищи Арчила… — сказал игумен Венедикту. Венедикт пропал в темноте.

— Мы могли беспокоиться о вас, — уже совсем ровно сказал отец Михаил.

Я помнила тон, каким они оба говорили со мной утром.

— Вы могли беспокоиться, как бы не было неприятностей из-за меня. Но я-то знала, что их не будет.

— Вы издеваетесь? — удивился отец Михаил: до сих пор я всегда говорила с ним почтительно.

— Простите, я бы хотела уйти. Он постоял в растерянности.

— А я настаиваю, чтобы вы сказали, что с вами. — Судя по интонации, он слегка улыбнулся. — Я требую объяснений.

И я усмехнулась: больше он не имел надо мной власти.

— Пойдемте, вы поужинаете и расскажете, где были… — Даже оттенок зависимости появился в его интонациях. — Или вас кто-то обидел? Может быть, Венедикт вас оскорбил?

Вот как, он и оскорбить мог?

— Что вы молчите?

— Мне просто нечего сказать.

— Тем более надо поужинать. Пойдемте… Я же не могу взять вас за руку…

Мне было трудно длить это препирательство. И в то же время я боялась опять заплакать. Мне очень хотелось уйти.

— Простите, отец Михаил, мне сейчас тяжело говорить с вами. Завтра я отвечу на все вопросы.

— Может быть, это… литература? Так он называл всякие эмоции.

— Может быть. Спокойной ночи.

Он повернулся и ушел не ответив.

Я заперла дверь, опустила шторы на окнах. Недолго помолилась перед образом Божией Матери и погасила свечу. Сначала стало совсем черно, потом синяя щель обозначилась у края шторы. Одна полиэтиленовая пленка отделяла меня от ночи и леса. В этой черноте за окном мне вдруг померещилась угроза.

Я разделась, легла и сразу увидела себя на траве над обрывом и будто в сон стала тихо погружаться в то же состояние — опустошенности после долгих слез, потом благодатной и светлой наполненности.

Проснулась я от тревоги. Лежала, прислушиваясь к темноте. Я слышала только глухие удары своего сердца. Но мне казалось — кто-то стоит за дверью. Я не знала, сколько я спала, несколько минут или часов, я не решалась зажечь спичку и в темноте бесшумно оделась.

На ощупь я сняла икону и, прижав ее к груди, встала на колени. Пока не рассвело, я молилась Богоматери о себе, об игумене и Венедикте. Я просила Ее «покрыть нас от всякого зла честным Своим омофором».

На другой день Арчил не разбудил меня. Я пропустила утреню и сошла вниз перед трапезой.

У родника встретился реставратор Шалва. Его бритая голова обрастала черной щетинкой, и он этого стеснялся. Они с Гурамом вчера ходили искать меня на хутор и дальше, к заброшенной деревне, и я попросила прощения за эту тревогу.

— Мне давно хотелось поговорить с вами о вере, — сказал Шалва.

— Боюсь, что мы не успеем. Да и почему со мной? О Боге лучше говорить с тем, кто отдает Ему себя целиком… Поговорите с игуменом.

Оказалось, они уже просидели однажды с отцом Михаилом на поляне до середины ночи. Потом игумен дал Шалве Катехизис, а Эли — книгу о мистическом значении литургии.

Я и заметила, что все они стали чаще бывать на службе: Гурам и Шалва стояли в храме, Эли и Нонна за порожком. Душа — «по природе своей христианка», она узнает Истину, стоит только подойти достаточно близко.

Игумен сидел один в комнате рядом с трапезной. Он взглянул на меня выжидательно. Я от входа попросила благословения и вышла разогревать завтрак.

А к концу трапезы пришла машина с Митей — женщины задержались еще на день.

При игумене Митя стеснялся быть ласковым, но от радости забыл об этом и поцеловал меня в щеку. Мальчик мой милый приехал, слава Богу…

Мы все сидели в трапезной, и Митя рассказывал о торжестве в Сиони, на котором было двенадцать архиереев — весь епископат Грузии. Рукополагали тринадцатого епископа, ровесника и друга нашего игумена. Митю облачили в стихарь, и он преподнес свой гимн, а потом тоже выходил со свечой и подавал Патриарху дикирий.

— Да, мама, Патриарх спросил, как нам нравится Джвари, и благословил пожить здесь до конца лета…

Мальчика моего переполняла радость, а я была подавлена тем, что предстояло ему сообщить.