Дзинрикися

Анна. Что?! Ты с ума сошёл! Какие у тебя основания так со мной говорить?!

Саша. Всё! Давай не будем ссориться.

Анна. Что я такого страшного у тебя попросила?!

Саша. Ну понятно…

Анна. Что понятно?.. Что случилось? Я месяц просидела в лесу, и мне ещё два месяца сидеть.

Саша. Поехали домой. Мама нас ждёт. Там ужин, мы должны вина купить.

Анна. Ответь: что я такого страшного попросила?

Саша. Что ты хочешь?! Я уже извинился! Ещё раз: извини!

Анна. Не смей кричать на меня!

Саша. Я кричу?! Это, по-моему, ты кричишь!

Анна. Я не могу понять, почему моё желание поехать к памятнику Пушкину вызвало такую дикую реакцию? Ты что, ревнуешь меня?

Саша. Ревную! К Пушкину! Завтра мы туда придём, к памятнику, ранним утром! Будем первыми! Купим ему цветы, твоему Пушкину!

Анна. А может быть, я хочу сегодня! Моё желание что-то значит для тебя?

Саша. Сегодня я не хочу! Сегодня мне ближе Грибоедов!

Анна. Ты издеваешься надо мной? Ты мужчина, ты должен уступить!

Саша. А ты женщина, тоже можешь уступить.

Анна. Почему ты мне устраиваешь такое?! Ты не хочешь меня видеть?! Скажи мне прямо об этом.

Саша. Я не хочу на Пушкинскую площадь! Мы договорились встретиться у Грибоедова, и я отсюда не уйду из принципа! Буду стоять здесь, на этом самом месте!

Анна. Стой! Я поеду туда на метро одна. Тоже из принципа. И буду стоять там! Захочешь меня увидеть – приедешь. Всё!

Анна быстро уходит. Саша остаётся.

Пушкинская площадь. У памятника Пушкину Лена. Подъезжает Вадик.

Вадик. Ну вот и я, дзинрикися, что в переводе с японского значит рикша. Как говорится: чуть свет – и я у ваших ног! Ах, боже мой! Что же это я из Грибоедова у памятника светочу русской словесности! И вы ведь не Сонечка, правда?

Лена(усмехнулась). Ну не Сонечка…

Вадик. И не Татьяна.

Лена. Не Татьяна…

Вадик. «Татьяна, милая Татьяна…» А, кого ещё мы можем вспомнить? Софья, Татьяна… Подождите, ну конечно!.. Вы мне скажете: а Наташа? Как представить русский мир без Наташи! Конечно Наташа! И всё. И дальше Анна. Анна – это уже надрыв, начало декаданса, разлом идеала… Это пусть спонсирует министерство железнодорожного транспорта. Исчезает цельность, чудо женственности… И вообще, всё мельчает, приходит анонимная безликая буржуазность, купечество, стирающий все отличия, все оттенки пресловутый средний класс… Какие-то клички: «Душечка», «Пышка» … Всё, господа! Обращайтесь в Макдоналдс! «Большой мак» и маленькая пышка…

Лена. Я, вообще-то, Лена.

Вадик. О-о! Имя Лена много – значит для тех, кто не равнодушен к истории и судьбе нашей страны.

Лена. Вас поняла.

Вадик. Имя Лена мне теперь нравится вдвойне. Но как поэт я не возьму, конечно, известный всем псевдоним, потому что это может прозвучать как политический вызов. Я лирик – исследователь женской души во времена экономического падения.

Лена. Вы, значит, позиционируете себя как поэта?

Вадик. И как поэта тоже позиционирую, и как прозаика. Когда прозаик побеждал во мне, я писал клиентам речи, спичи, поздравления, тосты… Моими словами обращались к миллионам людей, и миллионы слушали, затаив дыхание, а я ехал на автомобиле по опустевшей Москве и смотрел на московские окна, из которых свисали и ползли по стенам вниз километры лапши…

Лена. Это про вас он мне звонил? Что с ним? (Смеётся.) Он бухой?

Вадик. Конечно бухой. Но у него, действительно, большая, серьёзная беда: батарейка села. Мне кажется, что-то в этом есть знаковое, что мы не можем ему позвонить… Понимаете, у него всегда всё в кучу: девушки, батарейки…. Шурик такой путанный!.. Его не поймёшь.

Лена. Вы кого имеете в виду? Сашу?

Вадик. Он у вас как Саша проходит? В кругу друзей и подруг его зовут Шуриком. Шурик, Шурка… иногда Шкурка.

Лена. Ну я пока не в этом кругу. Зачем вы это мне рассказываете? «Шкурка»…

Звонок телефона.

По-моему, у вас звонит…

Вадик. Пусть звонит. (Достал трубку, посмотрел на дисплей, выключил телефон.)

Лена. Вы тот самый, «фантастический»?