Рассказ не получился, и пришлось его переделывать. Промахнулись с главным героем. Вышел он у нас ходульный, полупрозрачный. Положительный. А ведь уже с первых слов рассказа можно было понять: дубина дубиной! По этой-то первой фразе мы и выровняли потом весь остальной текст.
Это было что-то вроде бабьего лета. Затем соавторство наше распалось. «Сталь разящую» мне уже практически пришлось дописывать самому, хотя обговаривали мы её вместе — в течение нескольких лет.
«Да поразит тебя металл!» Даже не смогу припомнить, в котором году и чьей рукой была впервые написана эта фраза. Перебирая старые бумаги, я натыкаюсь на неё то и дело. Белкин почерк, мой почерк, машинопись. И всюду одно и то же: «Да поразит тебя металл!» А дальше чистый лист.
Несколько лет мы придумывали этот мир. Белка, подобрав под себя ноги, сидит на коврике, вяжет. Я расхаживаю из угла в угол. И постепенно проясняется планета, где люди вышли из войны, а металл слепо продолжает сражаться. Для туземцев он теперь не более чем стихийное бедствие.
Наконец кто-то из нас садится за машинку.
«Да поразит тебя металл!»
И на этом всё останавливается.
Теперь я даже знаю почему. В 80-х издатели и рецензенты убеждали нас не трогать современность и сочинить что-нибудь про будущее, про космос. Естественно, мы назло им закапывались в быт. То ли из упрямства, то ли из озорства, но нам всегда хотелось делать именно то, что в данный момент не одобрялось.
Однажды Диогена спросили: «Почему ты идёшь в театр, когда все уже оттуда выходят? Представление кончилось». «Именно поэтому», — ответил киник.
Так вот, в 90-х годах критика вдруг объявила с ликованием, что космическая тема умерла и что фантастика отныне — это прежде всего социальная сатира. Стало быть, пришла пора супругам Лукиным осваивать иные планеты. И повесть ожила.
Первую треть её одолели вдвоём. Добивать пришлось одному. Тем не менее «Сталь разящая» — это именно соавторская работа.
Долго нам потом ставили в вину смерть героини.
— Переделайте финал, — твердил наш питерский друг.
— Слава! — пытался вразумить я его. — Финал не переделаешь. Можно только переписать вещь целиком. Чага обречена с первой фразы!
— Да поразит тебя металл? — осведомился он не без иронии.
— Не только. Она обречена в любой фразе повести. Ну сам читай:
«
— И что?
— Ну он же сам! Сам фактически признаёт, что оказался тем самым первым встречным! Убийцей!
Л. в сомнении качал головой.
Хеппи-энд ему подавай! Жени да жени Гамлета на Офелии… Сумароков выискался!
Всё пришлось начинать заново, причём даже не с нуля. Скорее с отрицательной величины. Мне предстояло не просто написать рассказ, но доказать (в первую очередь себе самому), что я могу работать один. Легко сказать! У супругов Лукиных — известность, четыре «Великих кольца», медаль «Еврокона», другие какие-то награды. А я никто и звать меня никак.
Как возник замысел — не помню. Помню только, что работал сторожем при компьютерах, включая по ночам хилый «Макинтош» — и тупо начинал прилаживать слово к слову. Никогда ещё текст не давался мне с таким трудом. Зная свой поганый характер, написанного никому не показывал: не дай бог, скажут слово поперёк — всё тут же и остановится. Особенно угнетала тишина. Я-то ведь привык каждую фразу проговаривать вслух.
В итоге заработал стариковскую привычку невнятно бормотать — прямо хоть в психушку сдавайся.
Сейчас мне кажется, что над «Словесниками» я корпел год, не меньше. А потом еще года два не решался предложить для публикации. Боялся, что сочтут графоманией.
Один знакомый (художник, естественно) рассказал, как с ним однажды приключилась белая горячка. Была она у него какая-то неклассическая: ни чёртиков, ни шмыгающих белых мышей, ни даже зелёного змия. Не говоря уже о розовых слонах. Ну вот например: выходит он в кухню и видит, что его сожительница, за которой он минуту назад закрыл входную дверь, преспокойно сидит на табуретке. «Ты что, — удивляется он, — на работу не пошла?» Та ему что-то отвечает. А головой тряхнул — глядь! — нет сожительницы.
Короче говоря, его алкоголические видения ничем не отличались от реальности. То есть вообще ничем!
Я его слушаю, а у самого мурашки бегают. А ну как, думаю, вся наша жизнь — такая же белая горячка? Похожа ведь…
Крепко пьющих друзей у меня хватало. Опросил каждого, узнал, как и что при горячке бывает. Загрузившись фактурой, принялся за рассказ. Героями, разумеется, сделал знакомых. По сравнению со «Словесниками» работалось легко. То ли уверенности прибавилось, то ли уже научился справляться один.
— Ребята, — сказал я. — Как вы их вообще пишете, романы эти?