Э.Ренан. Его жизнь и научно-литературная деятельность

С внешней стороны задача эта несомненно выполнена. Ренан закончил «Историю первых веков христианства» (1863—1881 гг., 7 томов) и свою «Историю израильского народа» (1887—1892 гг., 5 томов). Труд этот с прибавлением двух томов его «Этюдов по истории религий» составляет значительную долю всего литературного наследства, оставленного писателем. Очевидно, вопрос о том, насколько этот труд соответствует современным научным требованиям, чрезвычайно важен для общей оценки его литературного и научного значения. Поэтому постараемся прежде всего ответить на поставленный выше вопрос. В протестантской Германии уже давно, спокойно и не торопясь, такие ученые, как Эйхгорн, Габлер, Фатер, Бруно Бауэр, Эвальд, де Ветте и многие другие, трудились над критическим исследованием Библии. Их изыскания, предпринятые под влиянием пантеистической философии, основанные на данных археологии и сравнительной филологии, имели по большей части строго специальный характер, а потому, вероятно, не производили большого шума, пока в это дело не вмешался смелый метафизик, известный доктор Штраус. Книга его под заглавием «Жизнь Христа», написанная в духе Гегеля, действительно наделала немало шума, но, как и сочинение Ренана, вызвала суровую критику со стороны ученых-специалистов. Дело в том, что Штраус стремился отождествить, с чисто метафизической точки зрения, историю происхождения религии с историей мифа. Бог, по его мнению, проявляется лишь в конечном, то есть в мире, а потому немыслим как нечто бесконечное, вне всякого бытия. В чем же заключается абсолютная истина? Человек ее не представляет, поскольку он конечен; Бог сам по себе, поскольку Он бесконечен, лишен реальности. Вот почему истинное, действительное бытие духа не есть ни Бог, ни человек, а Богочеловек. С тех пор как человечество достигло зрелости настолько, чтобы на этой истине основать единственную разумную религию, все сводится к явлению такой совершенной личности, которая могла бы олицетворить идею Богочеловека, подверженного, подобно человеку, страданиям и смерти, но вместе с тем единственно лишь силой духа господствующего над всей природой. Конечно, этот метафизический Богочеловек-Христос не имеет ничего общего с действительностью. Ренан лишь отчасти воспользовался исследованиями Штрауса и так называемой Тюбингенской школы. В своих изысканиях он руководился не столько метафизическими, сколько историческими соображениями. «В этих сказаниях, – говорит он в предисловии к „Жизни Иисуса“, – необходимо таким образом сопоставить тексты, чтобы из них получилось последовательное и правдивое повествование, в котором не было бы ни одного фальшивого звука. В этом заключается лучший признак того, что исследователь не разошелся с истиной». Но что делать, когда в текстах заключаются непримиримые противоречия? «Тогда, – отвечает Ренан, – необходимо, сообразно с требованиями вкуса, допустить некоторые легкие натяжки, пока не получится гармоническое целое». Таким образом, Ренан стремится соединить требования научной достоверности с чисто эстетическими приемами, то есть дать нечто большее, чем строго научное исследование, возвыситься до синтеза искусства и науки, достигнуть такого совершенства понимания, которое – увы! – пока является для нас лишь чудною мечтою. Уже на склоне своих лет в предисловии к «Истории израильского народа» Ренан еще смелее высказывается в этом смысле: «Поверьте в силу моей интуиции!» – вот сущность его методы, не допускающей строгого научного подхода. «Верьте мне хоть немного, как доверяют вообще прозревшим, – говорит он, – а я глубоко убежден, что не ошибаюсь в истолковании общего смысла событий». Очевидно, сам Ренан, взывая к доверию своих читателей, сознается в научном несовершенстве своих исторических трудов и ставит себя в положение художника, проповедника, сочинителя исторических романов, пророка, кого угодно наконец, но только не ученого, который никогда не возьмется судить о том, чего не знает с полной достоверностью, и предпочтет лучше остановиться перед вечным неизвестным и откровенно вовремя сказать: «Не знаю». Ренан, приступая к исследованию истории христианства, не мог, да, вероятно, и не хотел, исполнить этого простого требования, иначе ему пришлось бы отказаться от давно задуманного труда. Быть может, в то время он уже сознавал, что наука сама по себе, как и религия, не в состоянии дать полного удовлетворения человеку, и, подобно многим выдающимся умам, томился жаждою более полного, возвышенного знания, искал новых путей и откровений, какие можно получить лишь посредством совершенной интуиции и синтеза науки и религии. Очевидно, стремясь к такому синтезу, Ренан дал нам в высшей степени субъективное произведение: полунаучное, полумистическое, исполненное недомолвок, намеков и глубокой таинственной поэзии. Некоторые места его «Истории первых веков христианства» производят чрезвычайно сильное впечатление. Особенно удачна характеристика нравственных и религиозных стремлений эпохи, предшествовавшей явлению Христа. Здесь Ренан показал себя несравненным мастером в изображении возвышенных идеальных чувств и религиозных движений, сразу увлек скептически настроенную публику и приобрел совершенно исключительную славу. Он останавливается, между прочим, на громадном значении идеи мессианизма в истории иудеев и христианской веры.