Ренан с глубоким презрением отзывался о деятельности «апостолов крови и железа», вроде Бисмарка и Мольтке, но, конечно, подобные господа вполне довольствуются рукоплесканиями черни и своих единомышленников, а мнением «идеалистов» и мечтателей не особенно стесняются. Воззрения Ренана, высказанные им в статье о франко-германской войне, послужили лишь поводом для громкой, но совершенно бесцельной полемики с Давидом Штраусом, вдруг превратившимся из кабинетного ученого и метафизика-гегельянца в пламенного поклонника прусской политики насилия и организованного международного грабежа. Без сомнения, в этой полемике правда была на стороне идеалиста Ренана, но действительность разошлась с его воззрениями и наглядно показала, что политики культурной Европы руководствуются прекрасными соображениями о благе и дружном общении народов больше на словах, а на деле отдают предпочтение практическим целям в виде территориальных приобретений, военных вознаграждений, контрибуций, реквизиций и выгодных союзов, обеспечивающих хотя бы временное преобладание над другими государствами. Франко-германская война оказала громадное влияние на дальнейшую литературную деятельность Ренана, заставив его задуматься над современным положением Европы. Его мечта о союзе наиболее культурных государств – Англии, Франции и Германии – для дружного противодействия России безвозвратно погибла. Неудивительно, что его самое крупное публицистическое произведение под заглавием «Умственная и нравственная реформа», изданное вскоре после франко-германской войны, носит явные следы глубокого разочарования. Под свежим впечатлением ужасных событий слегка насмешливый, даже изысканный и вместе с тем сентиментальный тон Ренана становится более искренним и резким. Смешивая демократический строй с буржуазным современным строем Западной Европы и особенно Франции, он выступает убежденным противником последнего главным образом потому, что буржуазия открыто стремится к замене исторически сложившейся государственной власти безнравственной властью случайно разбогатевших людей и отвергает традиционную иерархию, лежащую, по мнению Ренана, в основе всякого благоустроенного общества. От юношеских восторгов перед французской революцией, высказанных так красноречиво в «Будущем науки», не осталось и следа. Ренан забыл даже то, чего ему как ученому во всяком случае не следовало забывать, а именно, что только после великой революции сделалось, в сущности, возможным широкое научное развитие, особенно в области социальных наук, и что в течение XIX века осуществлены такие великие научные открытия и достигнуты во всех отношениях такие крупные успехи, о каких в доброе старое время не смели и мечтать. Без сомнения, крупная ошибка вождей революции заключалась в том, что они, отвергнув исторические традиции, стремились основать общественный строй исключительно на отвлеченных соображениях о народном благе и правах человека, но эта крайность явилась неизбежным результатом полного отрицания человеческих прав в эпоху неограниченной монархии Бурбонов. Вступив на путь крайностей и поддавшись увлечениям, Франция зашла слишком далеко. Разочарование представлялось неизбежным, ибо кто забегает чересчур вперед, тот поневоле должен возвращаться назад, и Франция естественно отстала от Англии, последовательно подвигавшейся по пути прогресса. Каков же выход из переходного положения, созданного французской революцией? Ренан не дает положительного ответа на этот вопрос. Все его симпатии на стороне павшей аристократии и законной монархии, но он понимает, что возврат к прошлому невозможен, а настоящее кажется ему почти безнадежным.