Eastерн: Закон калибра 9 мм

С делами закончили, пришла пора и мало-мало человеколюбие проявить. Сомневаюсь, что жертва ныне дохлых джЫгитов хуже и гаже тех, кого я малость того, прикончил. Нет, всё вероятно, но всё же, всё же. Подхожу к бессознательному телу, прикасаюсь пальцами к шее, нащупывая пульс. Ага, есть такой. Слабый, но есть. А раз живой, то на отходе наберу номерок «03», да скажу, что там-то и там-то заметил живое, но бессознательное тело, а посему прошу оказать помощь. Изменённым, конечно, голосом. Благо это сделать несложно, фиг вычислишь.

Поднимаюсь и. подхватывая с асфальта вроде как омытый водой от крови нож, иду к выходу из подворотни. Свидетелей не было, единственный относительно живой во время моей короткой разборки с горцами пребывал в состоянии беспамятства. Обувку, как уже и упоминалось, я через малое время поменяю. Ну а нож, уже сложенный, на всякий случай ещё раз протёртый и завёрнутый в платок, будет выброшен даже не в мусорный бак, а в ливнёвку. Пускай попробуют найти то, не пойми что, да ещё и за пару кварталов от места упокоения тех двух.

Ну а я… Вот что я? Домой, на улицу Тимирязевскую, дом пять, квартира шестнадцать. Даже дорога как-то внезапно проявилась в памяти. Неблизкий путь, ну да мне уж точно нечего бояться ночной прогулки под дождём. Мне не бояться, мне настоящему, а не тому, кто смотрит на меня с фото на студенческом билете. Странно, но вот никак не складывается у меня мироощущение, самосознание с тем, что хранится в памяти. И все эти нестыковки, непонятки, которые я вижу вокруг. Словно не моё это всё или моё, да не совсем. Эх, разбираться с этим ещё и разбираться. Только не здесь, не под открытым небом и в промокшей одежде, а в куда более комфортной обстановке. О, дождь то того, вот-вот закончится. Это и неплохо. А ещё неплохо, что я вижу автомат, да вдобавок с необорванной трубкой и с невскрытым нутром, как два ранее встреченных. Вот и позвоним, проявим ту самую толику человеколюбия, которая, как оказалась, таится где-то там глубоко внутри.

Глава 1

Новиград, 28 апреля

Дом, милый дом! Шучу, млин, ибо ни черта он не милый, даже если подходить к этому со старых позиций, исходя из доставшейся мне памяти. И память эта, вот зуб даю, не моя! По дороге к этому как бы дому я то и дело пытался найти взглядом то, что должно было быть, но чего тупо не было. Где, я вас спрашиваю, рекламные щиты, многочисленные стеклянные витрины магазинов, проносящиеся по главным улицам города автомобили? Настоящие, хорошие, а не несколько грязных и откровенно замызганных ведер с гайками и болтами. Да и дверь в подъезд, будь она неладна, без следов не то что видеозвонка, а обычного домофона. Проклятье, ну вот что это вообще такое творится то, а?

Замусоренный а ещё реально зассаный подъезд, исписанный надписями, примитивно-похабными рисунками,. На подоконниках меж этажами пепел, сигаретные бычки, а вот и осколки разбитой бутылки из-под водяры. Мля, просто гетто какое-то, а не нормальный квартал. Совсем странно, ведь район то далеко не из худших, да и дом вполне приличный, не заповедник исключительно маргинального отребья. Но это было именно то место, вот и ключ вошёл в замочную скважину, и провернулся в ней, как родной. Тихо провернулся, видать, нормально замок смазывали. Хорошо функционирует, несмотря на почтенный возраст, что с ходу заметно, да и вспоминается тоже.

Захожу внутрь квартиры, на автомате закрывая дверь и стараясь вести себя потише, дабы не всполошить… А кого, кстати? Потираю виски, избавляясь от нового укола боли, но не просто так, а принесшего с собой ответ. Теперь насчёт семьи… Не уверен, что моей, но всё же пусть пока это будет так. До того момента, как я, наконец. смогу сложить весь этот замысловатый пазл.

Брат, Михаил Милютин, двадцати восьми лет от роду, сейчас наверняка дрыхнуший в смежной с залом комнате вместе со своей благоверной, Оксаной, одногодкой. В одном классе учились, затем в одном институте, пусть по разным специальностям. Педагоги, несущие юным спиногрызам разумное, доброе вечное… за откровенно убогие деньги. И оба, что характерно, идеалисты. Братец до мозга костей, у Оксаны это в несколько облегчённой форме. Ну а к Михаилу и Оксане прилагалось их шестилетнее дитятко, Олька; мелкое, шебутное, но не слишком вроде как бесящее… в отличие от чересчур правильных родителей.