Ecce liber. Опыт ницшеанской апологии

Еще в середине XX века Хайдеггер констатировал: «Объяснение с Ницше еще не началось, но даже не сложились предварительные условия, чтобы его предпринять. До сих пор либо льстили или подражали Ницше, либо оскорбляли или эксплуатировали его. Мысль… Ницше еще слишком близка к нам. Между ним и нами еще не достаточно исторической дистанции, чтобы вызрела оценка того, что составляет силу этого мыслителя». В те же годы и такой масштабный мыслитель как Ясперс скромно признает, что ему и его эпохе не вполне открылось все грандиозное значение Ницше: «Сегодня еще рано судить о том, насколько глубок надрез сделанный Ницше на историческом древе человеческого сознания и мышления. Но уже сегодня ясно, что «выяснить свои отношения с Ницше неизбежно придется человеку, который пытается сегодня философствовать». Однако и ныне, полстолетия спустя, в самом начале XXI века, Ницше остается для нас еще «не испитой чашей». Его же главный «написанный – ненаписанный» труд – «Воля к власти» по-прежнему остается для нас вызовом, от которого мы не может уклоняться. Ее прочтение по-прежнему остается для нас первостепенной философской задачей, от решения которой зависят наши судьбы как биологического вида.

И в самом деле, эта книга ускользает от читателя. Мы барахтаемся в ее эфемерных структурах, в нагромождении афоризмов, пытаясь схватиться за сюжетные линии, и, не находя их, не можем увидеть целостный ансамбль книги. В какой-то момент мы начинаем буквально захлебываться в этом чрезмерной творческом изобилии. Мы проваливаемся в черные глубины его письма, барахтаемся в пространствах между афоризмами, неспособные самостоятельно заполнить их смыслами. И тогда многие читатели, не в силах объять всю совокупность «Воли к власти» как единого текста, читают ее как тематический сборник афоризмов. В этом случае запоминаются отдельные яркие пассажи, но почти полностью ускользает вся книга в целом. В итоге напрочь отсутствует ощущение прочитанности этого текста, но зато вдоволь присутствуют досада и недоумение по поводу того, что сия книга считается великой.

Ницше ускользает от нашего понимания неспроста: он хочет от нас другого понимания. Он сам призывает прочесть свои тексты следующим образом: «… читать текст как текст, не перемешивая его толкованиями, есть наиболее поздняя форма внутреннего опыта, быть может, форма почти невозможная…».

Эта фраза имеет кардинальное значение. Она – программа принципиально иного чтения, которое дает нам возможность, используя опыт Ницше – мистагога (предводителя мистерий) максимально интенсивно и объемно переживать саму жизнь.

В отличие от типовых философских произведений, которые всегда будут нуждаться в интерпретациях, тексты Ницше не объемлются лишь словами. Те, кто хотят проникнуть в тайну его творчества, должны идти за пределы его текстов, в сферу духовных состояний. Целые пласты творчества Ницше представляют собой результаты трансперсональных переживаний (внетелесный опыт, пограничное сознание, погружение в архитипические измерения итд.), которые в принципе не могут быть рационально описаны и которые современная психиатрия трактует как патологические или, по выражению Юнга, «психоидные». Но при этом мы не отвергаем их как сугубую патологию. Напротив, они излучают какую-то могучую пленительную силу, которая полностью захватывает нас, открывая нам горизонты иного, нежели логическое, миропонимания. Такое интегральное понимание Ницше обоснованно называет «внутренним опытом» (что послужило названием знаменитой книги Жоржа Батая). Оно сродни гераклитовому мышлению. Так мы пока что (или уже только) способны воспринимать музыку. Проза Ницше действует завораживающе, как сакрально-иератический текст в духе древних священных книг. Это совсем другое действие, чем-то, которое оказывает спекулятивно-философские тексты, апеллирующие лишь к нашему разуму. Ницше захватывает все наше существо, заставляет трепетать нашу душу. Нас охватывает пронзительная атмосфера тревоги и предельного напряжения всех наших сил, будто на кону сама наша судьба. Жизнь, схваченная острием его пера, превращается в литургию. Стремительные огненные строки влекут нас со шквальной быстротой, словно колесницы богов, летящие по голубому небу. Он вернул писанию сакральный огонь, утраченный с последними пророками и апостолами. Он вновь показал – кто пишет кровью, макая перо в свои раны, тот совершает таинство общения с Космосом. Он вернул письму характер жертвоприносительного ритуала. Он вновь превратил философию в состязание с богами и упражнение в смерти.

Письмо такого накала требует особого чтения. Оно не может уже быть чтением ради удовольствия или получения новых знаний. Оно требует не толкования текстов, не пересказывания их «своими словами». В отличие от того, как следует понимать большинство философов, глубже понять Ницше означает не проще или, наоборот, изощрение объяснить его, а острее воспринять и пережить его опыт как особую духовную практику.