Эдатрон. Лесной край. Том 1

Не взволновался он и когда узенькая тропинка вывела его на очередной перекресток, и он услышал какой-то треск и сквозь густые заросли увидел впереди какое-то темное пятно. Стараясь не шуметь и даже не дышать, он прокрался еще шагов пять, раздвинул кусты малинника и испугано замер. Там сидел медведь и увлеченно наклонял ветви, прямо пастью обирая их от ягод и плевать ему было на колючки. В начале у него мелькнула мысль, что он встретился со своей подругой-росомахой, потому что зверь явно не дотягивал до размеров взрослого медведя, а что, жрет малину… Так ведь Машка был до того всеядный и сумасшедший, что, узнав, что она с удовольствием поедает малину, он бы ничуть этому не удивился. Но росомахи давно не было и если бы появилась в этих краях, то вначале явилась бы к жилищу. Да и ворчание, издаваемое лесным лакомкой, никак не походило на пофыркиванье росомахи. Не иначе, как «пестун», как называют на Земле таких уже выросших из младенческого возраста, но еще не достигших взрослых кондиций, молодых медведей опытные охотники.

Зверь сидел спиной к нему и к счастью не замечал, что находится под наблюдением. Не отводя глаз от пасущегося зверя Ольт, все также не производя шума, стал отходить спиной вперед к ближайшему ответвлению. И только когда зашел за угол, и медведь скрылся из глаз, он бесшумно и облегченно выдохнул набранный воздух и повернулся. И тут его волосы встали дыбом. Он всегда думал, что это образное выражение, которое применяют писатели, когда хотят драматизировать обстановку, но сейчас ему выпал шанс понять всю ошибочность его мнения. Волосы поднялись вполне натурально. Во всяком случае он ощущал, как под кожаной шапкой зачесалась вдруг голова. Оказалось, что то, что он видел до этого, это был не медведь. Это был и в самом деле медвежонок. А медведь, или вернее его мама, здоровенная, под три метра ростом гора мускулов, обросшая серым мехом, сидела перед ним и озадаченно смотрела на него маленькими свинячьими глазками. На ее широкой морде явно просматривалось недоумение, а подвижный нос тревожно нюхал воздух, стараясь определить непонятный запах. Она-то думала, что там в кустах ее чадо, а тут какое-то непонятное недоразумение и она не понимала, что с этим делать. Он тоже замер, впав в ступор от такого неожиданного знакомства. Так они на какое-то мгновений и замерли напротив друг друга.

И тут подал голос медвежонок. Неизвестно, что с ним случилось, может просто укололся или пчела, которых тут было множество, ужалила его в нос, но его обиженный рев разнесся на всю округу. И тут все задвигалось. Медведица привстала, еще явно в раздумьях, но уже понявшая, что пора на что-то решаться. То ли кинуться на это непонятное существо, то ли бежать на плач своего чада. Начала вставать на дыбы, но тут Ольт наконец вышел из ступора и, от избытка переполнявших его чувств, завизжал во все свое детское горло что-то нечленораздельное звонким мальчишеским голосом, постепенно переходящим в ультразвук. Даже лесные птахи, до этого создававшие фон, озадачено примолкли. Медвежонок, удивленный столь необычными для леса звуками, да еще раздававшимися где-то рядом, тоже замолчал, позабыв о своих проблемах и слушая арию в исполнении Ольта. Медведица, ошалевшая от резавшего слух визга, ломанулась в сторону затихшего отпрыска, справедливо решив, что примолкшее чадо всяко дороже визжащего непонятного чего-то. Да еще наглого явно не по размеру. А может оно бешенное и сейчас кинется кусаться, несмотря на то, что само маленькое и худое, ни жира, ни мяса?

Короче, непонятно, что там надумала медведица, может ей просто стал противен голос новоявленного певца, а может просто испугалась, ведь раньше она такого не видела и, тем более, не слышала, а неизвестное всегда таит опасность, но она покинула место встречи с похвальным рвением. Ольти же, закончив «пение» тоже развернулся и кинулся в другую сторону. Как выбрался из колючего плена, он потом, как не старался, так и не мог вспомнить. Запомнились только хлещущие по нему кусачие ветви, треск рвущейся материи и мелькавшие мимо глаз с невероятной скоростью кусты. Опомнился он, только отбежав от страшного малинника метров на пятьсот. Только тогда он заметил, что за ним никто не гонится и никто не покушается на его тушку, чтобы вкусить нежного детского мясца. Тут он правда немного переоценивал себя, мясо, если на нем и присутствовало, то чисто символически, одни мускулы и сухожилия, но сколько бы его не было, все оно было его, родное и любимое. И шуток на эту тему он не воспринимал категорически. Как бы там не было, но от медведей он спасся, или они от него, и всю обратную дорогу, полностью забыв про малину, был в возбужденном состоянии.