Эдда кота Мурзавецкого (сборник)

Я не стал расспрашивать подробности у сиамки. Она могла завести разговор надолго, всех достала бы, и ее лишили бы права быть на заседаниях месяц или два. А она наверняка ответила бы: «Делов! От вас уйти – себя спасти. Философы сраные». И все бы обиделись, и оскорбились, особенно те, кто был описан в книжках. Назвать Мурра сраным – это какой же плебейский ваньковстаньковский ум надо иметь! Мурр опять потребовал бы более строгой регистрации на форуме – с учетом прошлого и жизни в прежней семье, ведь она играет немалую роль, если ты по природе своей не свободен и чист, как ветер. И кто бы что сказал, случись новая регистрация? Коты из семьи учителей, врачей и прочих интеллигентов принимались на форум без всяких рекомендаций. А я подумал о Ваське, сыне-муже Муськи. Такой оборвыш, хоть и красавец. Я слышал о его происхождении. Он в своего помоечного, безглазого и хромого отца. Приезжая на дачу, Муська гнала от себя прочь изысканных красавцев. Она ждала, как перепрыгнет этот кошачий урод, и она уведет его в дом. Какие же божественные были у них дети. Васька был лучше всех. Трудно себе представить, но он был похож на отца. Чем-то не физическим, а опять же таки сущностным.

Мне захотелось поболтать с ними об этих странностях природы, все мы как бы семья. Муська обещала привести еще более раннего кота нашего клана по имени Ленин.

Мысли хозяйки.

Мне снился Ленин. Не подумайте плохого, не тот, что сгубил Россию, снился наш первый в Москве кот. Знакомая кошатница дала нужную рекомендацию, и мы поехали куда-то к черту на рога за котенком. Это было малюсенькое желтенькое существо, которое спокойно помещалось на ладони. Его было нельзя не взять, сердце сразу сплавилось в нечто бесформенное, источая флюиды любви к крохотуле. Мы позвонили крестной кота и сказали, что назвали его Манюней.

– Но он же вырастет, – резонно ответила крестная. – Манюня – это плохо. Так не то Ленин, не то кто-то другой в их семье называл девочку, его сестру. Ты кандидат партии, лучше в эти игры тебе не играть.

Я по природе трусиха. Меня с трудом приняли в кандидаты партии, потому как я только-только вышла за второго мужа. Аргумент был типа: «Если женщина способна изменить первому мужу, она за два рубля продаст и знамя партии». Тогда обошлось. Теперь предстоял переход на высшую ступень. И вдруг – мало ли? – меня спросят, как зовут моего кота. «Манюня», – скажу я и тотчас вылечу из славных рядов, как бандитская пуля.

Но в этот раз меня обуял гнев. Такое со мной случается: я боюсь, боюсь, а потом вдруг так храбрею – не подходи!

– Нашего кота зовут Ленин, – сказала я мужу.

Конечно, он посмотрел на меня, как на идиотку.

– Если тебя просто берет зло, зачем же обижать животное? – спросил он.

– Это будет его тайное имя, партийная кличка для нас. А для всех – будем звать его Лёня.

Но ничего не вышло. Кот отзывался только на Ленина, ни на кис-кис, ни на Лёнечку. Он шел в руки только как Ленин.

Он погиб рано из-за своей гордости. Ходил по перилам балкона, величаво переступая лапами по узкой кромке. В конце концов, упал прямиком грудью на штакетник. Молодой храбрый самолюбивый дурачок.

Вот и сейчас он мне приснился стоящим на перилах, такой весь солнечный, абсолютно бессмертный.

Следующую кошку, Муську, я уже не выпускала на балкон никогда. Ее детей – тем более.

Сон о гордом Ленине на перилах балкона отвлек меня от мыслей о Мурзавецком (где он находится в этот момент?), и я уже опустила ноги с кровати, как увидела его зеленые сверкучие глаза в коридоре. Он подошел ко мне, я потрепала ему холку, он мягко подержал в зубах мой палец и прыгнул на подоконник. Его завораживает – так я считаю – большой ночной город.

Я успел. Она бы начала меня искать.

Я ушел с форума потому, что интересного разговора с Лениным у нас не получилось. Мудрая Муська и так и сяк старалась нас сдружить и сговорить. Но Ленин был неинтересен и скучен. Такое случается с рано ушедшими из жизни котами, я думаю, что и у людей так же. Я спросил его, какая была Ма в молодости. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал как отрезал:

– Она всегда хотела океана любви. От мужа, детей, меня, даже от цветов. Это, скажу тебе, напрягало.

– Но ведь она и сама была океаном.

– Это тоже напрягало. Нельзя ничего делать слишком. Надо быть в мере.

– В чем, в чем? – не понял я.

– В мере. В смысле знать меру. Она была чересчур.

«Дурак», – подумал я. И на этом мы кончили разговор.