Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!

Самые известные могли похвастать украинским, белорусским или польским прошлым. В Киеве родились Ефим Шахмайстер и Лев Гольцман, в Борисове – Самуил Баскин. Из России родом был Илья Лифшакофф, а Пауль Годвин попал в Берлин из маленького силезского местечка, над которым недавно парил двуглавый орел царской России.

Музыка венских кондитерских, парков и кафехаузов по-прежнему пользовалась спросом. Как говорится, всякий почтенный берлинец не прочь заглянуть в заведение, устроенное на австрийский лад, где можно не только заказать кофе и кухен[4], но и бесплатно почитать свежую газету. Однако в конце двадцатых даже самому завзятому салонному скрипачу уже некуда было деться от джаза. Процветали файв-о-клоки, танцы к чаю в пять.

Уроженец Львова скрипач Марек Вебер джаз не любил. Ветеран «малой сцены», он в 1928 году разменял пятый десяток и чувствовал себя слишком старым для этой «нервической» музыки. Регулярные выступления в самом фешенебельном берлинском отеле «Адлон» приносили стабильный и солидный доход. Но совсем игнорировать жанр, которым восхищалась молодежь, было невозможно. А значит, нужно пригласить в оркестр увлеченных молодых музыкантов. Ади оказался в их числе.

Кое-что совпадает у Марека Вебера и Ади Рознера. Во-первых, господин Вебер учился в консерватории Штерна. Во-вторых, у него (согласно биографам) был альтернативный шанс стать врачом. Ну и, наконец, он тоже носил маленькие щеголеватые усики… Советскому слушателю оркестр Вебера был знаком как минимум двумя записями – танго Оскара Строка «Черные глаза» (первое исполнение!) и пасодоблем «Рио-Рита», гремевшим в середине тридцатых едва ли не с каждого патефона. Рознер проработал в этом коллективе недолго, но именно тогда он окончательно вырос в трубача-солиста.

Потсдамская площадь, «Дом Отечества», один из танцевальных дворцов Берлина

Любой город, большой и маленький, новый и древний – это прежде всего его жители. Поэт Андрей Белый, обозревая ночную жизнь Берлина и будучи свидетелем фокстротной лихорадки, охватившей германскую столицу, назвал часть молодежи представителями «черного интернационала современной Европы» «с “негроидами” в крови» и «ритмом фокстрота в душе»:

«Я разглядывал их, шествующих по Motzstrasse и Tauentzienstrasse; бледные худые юноши с гладко причесанными проборами, в светлых смокингах и с особенным выражением… глаз; что-то строгое, болезненно строгое в их походке; точно они не идут, а несут перед собой реликвию какого-то священного культа; обращает на себя внимание их танцующая походка с незаметным отскакиванием через два шага вбок; мне впоследствии лишь открылося: они – “фокстротируют”, то есть мысленно исполняют фокстрот… бледные худощавые барышни с подведенными глазами, с короткими волосами перекисиводородного цвета… Те и другие переполняют кафэ в часы пятичасового чая и меленькие “дилэ”… в одном углу громыхает “джазбанд”… молодые люди встают; и со строгими лицами, сцепившись с девицами, начинают – о нет, не вертеться – а угловато, ритмически поворачиваться и ходить… на маленьком пространстве между столиков появляется оголенная танцовщица-босоножка».

В джазовом кабачке. Берлин, 1930