— Что? — грубо спрашивает он. — Хочешь попытаться провернуть со мной такой же трюк, как и с моим отцом? Предложить себя? Не выйдет! — он потерял человеческий облик, захлебнувшись гневом и ненавистью.
Меня невольно передергивает от его слов, и он презрительно ухмыляется, видя это.
— Со мной такое не пройдет, грязнокровка. Я не такой слабак, как он!
Слабак. Никогда не думала, что настанет день, когда Драко Малфой назовет своего отца слабаком…
Это твоя вина, Гермиона. Разве ты не горда собой?
Может быть, в какой-то степени и горда. На протяжении всех лет в Хогвартсе меня бесило, как Драко может не замечать, каков на самом деле его отец…
Но сейчас я чувствую только стыд. Я разрушила его иллюзорный мирок, который был для него лучшим местом во всей вселенной, почти такой же, какой был когда-то и у меня — там жила надежда, что мир может измениться к лучшему, и что в каждом человеке есть частица добра, нужно лишь приглядеться внимательнее.
Люциус уничтожил мой мир, а теперь я уничтожила мир его сына.
Не ведаю, что сделать, чтобы облегчить ситуацию. Я не могу сражаться сейчас с Драко — у меня нет палочки, — и что бы я ни сказала, это не заставит его притвориться, будто ничего не было…
Что же делать?
Он смотрит на меня и ждет, что я скажу, но его лицо напряжено, и я понимаю: он не собирается слушать…
Я должна попытаться.
— Он не хотел, Драко, — шепчу я, заливаясь краской унижения. — Он ненавидит себя за то, что делает, правда. Ты должен поверить мне.
Он знает, что я не лгу. Веритасерум все еще действует.
Он морщится в ответ на мои слова, но быстро берет себя в руки, и вот — его лицо непроницаемо. Вне всяких сомнений, этот приемчик он позаимствовал у Люциуса.
Даже теперь, узнав, что его отец — самый большой в мире лицемер, Драко все еще хочет походить на него.
Ну, должна сказать, он весьма преуспевает в этом, с каждым днем становясь больше похожим на своего отца: то, как он сжимает зубы, как на его скулах играют желваки, как он выгибает брови — он определенно на верном пути и совсем скоро станет наконец тем, кем так мечтал быть с самого детства.
Ему больно, и вряд ли я способна представить, насколько. Какая ирония: он только что узнал, что его отец, его идол, человек, которому он всю жизнь старался подражать и соответствовать, именно сейчас — когда у Драко стало получаться быть похожим на своего кумира, — решил поставить на кон все, что имел, ради одной из тех, кого он презирал всю свою жизнь, ради грязнокровки.
Глубоко вздыхаю.
— Можешь ненавидеть его за то, что он сделал, Драко, но он все еще твой отец, — отчаяние в голосе становится слишком очевидным. — Если Волдеморт узнает об этом, у него не будет никаких шансов.
Глаза Драко становятся шире, и в них мелькает страх. Кажется, он хочет что-то сказать, но молчит.
И в его глазах безысходность: ведь он понимает, что призвав Люциуса к ответу, подпишет тому смертный приговор.
В конечном счете он берет себя в руки и презрительно плюет мне под ноги.
Бросив на меня взгляд, полный обжигающей ненависти и неприкрытого отвращения, он разворачивается и выходит из комнаты, громко хлопая дверью.
И на этот раз он не забывает запереть ее.
Глава 36. Грехи отцов
Разве ближних вам не жаль,
Если их гнетет печаль?
Зная ближнего мученья,
Кто не ищет облегченья?
Можно ль, видя слез ручьи,
Не прибавить к ним свои?
И кого из вас не тронет,
Если сын ваш тяжко стонет??
— Уильям Блейк «О скорби ближнего» (пер. — С.Я. Маршак)
Тише, дитя, темнота поднимается из морской пучины,
Чтобы убаюкать тебя,
Дитя, темнота поднимается из морской пучины,
Чтобы убаюкать тебя.
Простодушный сын, создавать твоё понимание мира — мне,
Ты всегда будешь знать, что твой отец негодяй,
И ты не будешь понимать причину своей печали
И будешь продолжать следовать подлым советам.
Верность, верность, верность, верность,
Верность, верность, верный лишь мне. —
Heather Dale, Mordred’s Lullaby
Такое ощущение, словно я нахожусь в камере смертника и сквозь зарешеченное маленькое окошко могу увидеть, как вяжут петлю и устанавливают помост. А еще мне кажется, что это моя последняя ночь на земле.
Но все, что я могу делать, это ждать. Ждать смерти, потому что я исчерпала весь жизненный лимит.
Хотя я еще могу надеяться, что казнь отложат. По меньшей мере, на вечность.