Эдера 2

— Правы, правы — конечно же, дорогая синьора Эдера, вы сто раз правы... И, может быть я, как никто другой, понимаю вас... Но ведь и никто не хочет трудиться без конца... Проходит время, — продолжил он, — и средний буржуа достигает пятидесяти пяти лет — В банке, в надежных бумагах, давно хранятся солидные деньги. Три четверги жизни прошли в работе и в накоплении. Одна, последняя четверть — для полного и заслуженного отдыха. Называется это время — рента. Гордо и сладко жить на ренту!.. Вкусны и любимы дневной аперитив и вечерний кофе в излюбленном кафе. Привычны становятся своя ежедневная газета, свои постоянные спорщики и собеседники, долгий спор на политические темы, ежедневная партия в вист или в покер на стаканчик самого дешевого красного вина. И теперь, когда работа закончена, не грех зайти и в какой-нибудь кабачок... — после непродолжительной паузы он вспомнил, что первоначально беседа носила совершенно другой характер, и произнес: — Да, так вот, что касается оперы... Конечно же, средний буржуа не пойдет сюда, в «Ля Скалу», потому что это не вписывается в его жизнь, а главное — очень накладно; куда проще купить диск или видеокассету — если такой человек действительно интересуется музыкой... Это, наверное, справедливо для всех буржуа мира... Исключая, пожалуй, лишь итальянских.

Тем временем свет в зале начал понемногу меркнуть, гаснуть.

Зажглись яркие софиты; звуки еще раз взмыли над оркестровой ямой и исчезли, оставив в огромном внутреннем пространстве тяжелый бас какого-то запоздалого контрфагота.

В партере послышались шаги опоздавших, захлопали откидные сидения, публика зашелестела программками. Где-то в глубине хлопнула дверь.

Над освещенным пультом с раскрытой партитурой показался силуэт дирижера. Его появление было встречено бурными аплодисментами.

Дирижер низко поклонился и, повернувшись к оркестру, подхватил свою палочку и в абсолютной, оглушающей тишине поднял руки, при этом черные рукава фрака съехали, оголив тонкие белые запястья.

Острие палочки прошило воздух; временно опустевшее пространство театра вновь обрело чувствительность и наполненность...

Отторино посмотрел на Эдеру.

Она сидела рядом, вытянув скрещенные ноги, на ее коленях лежала программка.

Правую руку она давно уже держала, на ставшем для них общим, подлокотнике кресла.

Зазвучали первые звуки увертюры к «Аиде», дель Веспиньяни и Эдера превратились в слух...

Нельзя сказать, чтобы опера не понравилась Эдере, но многого она так и не поняла...

Это естественно; оперное искусство — пожалуй, одно из самых сложных в музыке, и чтобы понять спектакль, в котором главный герой, которого колят кинжалом, вместо того, чтобы упасть замертво, поет предсмертную арию, достаточно сложно, а тем более — человеку непосвященному, каковой и была Эдера...

Конечно же, пышность и богатство декораций, мелодиям и броскость музыки поразили ее.

Но многое Эдера не приняла.

Так, например, Радомес показался ей плох и сладок, несмотря на великолепный голос, Амнерис была просто несуразна — она делала множество театральных жестов, которые Эдере показались надуманными.

Но Аида...

Она буквально одухотворяла спектакль, украсив его волшебными цветами. Когда она появлялась на сцене, казалось, что софиты и юпитеры только удесятеряют ее восхитительный блеск.

Оркестр и хор так чудно сливались вместе, что казалось — звучит какой-то один многоголосый инструмент, в котором поют и люди, и скрипки, и духовые, нежно переливается арфа, а подо всем этим незаметно пульсирует барабан...

В последнем акте Аида была прекрасна до ужасного — так, во всяком случае, показалось Эдере.

Необычайный по красоте, полный страсти и предчувствия близкой смерти, лился простой и незамысловатый, но в то же время — волшебный мотив...

На обратном пути Эдера, отвернувшись к окну, молчала. Отторино почти не оборачивался в ее сторону, все время следя за дорогой.

Наконец, спустя полчаса, он первым прервал молчание, сказав:

— Синьора, у вас такой вид, будто бы вы чем-то недовольны... Наверное, вам не понравился Радамес? Или Аида? Или весь спектакль?

Эдера пожала плечами.

— А почему вы так решили?

— Вид у вас больно задумчивый, — ответил дель Веспиньяни.

— Вам только показалось...

Она вздохнула.

На самом деле, Эдере после спектакля неожиданно взгрустнулось.

Просто ей стало очень печально, очень тоскливо оттого, что Андреа, ее Андреа сегодня вечером не было вместе с ней...

Ведь любое удовольствие — а посещение «Ля Скалы» все-таки стало для Эдеры удовольствием — любое удовольствие так хочется разделить с любимым — тем более, когда так долго его не видишь...

Граф, казалось, все прекрасно понимал — он вообще был очень проницательным человеком.

Вздохнув, он спросил:

— Так что скажете?

— О спектакле? — переспросила Эдера, все так же не оборачивая головы.

Кивнув, он ответил:

— Да.

— Честно говоря, я не очень хорошо разбираюсь в музыке, — сказала Эдера, — а если быть честной, то и вовсе не разбираюсь...

— А в вокале?

— Разве это не одно и то же?

— Ну, музыка, вокал... — граф замялся. — Честно говоря, я понимаю вас...