Эдгар По. Сумрачный гений

Убежден, что статья была написана не только для того, чтобы «изложить некоторые взгляды на творческий процесс» (хотя, конечно, и для этого), но и дабы привлечь дополнительное внимание к «Ворону» и таким образом умножить его популярность и добавить известности создателю. Да и некоторый элемент столь любимого По «надувательства» читающей публики исключать не будем. Что же касается рассудочного характера стихотворения — едва ли стоит его отрицать. «Страсть — враг поэзии», — утверждал По. И, видимо, был совершенно искренен, когда заявлял: «…[поэт] должен приступать к своему труду в том душевном состоянии, в котором работает расчетливый мастер, способный думать о поставленной цели и о наиболее экономных способах ее достижения»[298]. Во всяком случае, нет поводов сомневаться в том, «что ни один из моментов его [стихотворения] создания не может быть отнесен на счет случайности или интуиции, что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и с жесткою последовательностью, с какими решают математические задачи»[299].

Замысел «Ворона» вызревал у По постепенно. Его неосознанные контуры возникли у поэта, видимо, еще в начальную пору редакторства в журнале у Бёртона, когда он подружился с Генри Хёстом — тот был орнитологом-любителем, держал у себя дома ворона и, вероятно, немало интересного порассказал об удивительной птице. Похоже, что замысел окончательно оформился летом 1843 года, когда поэт непродолжительное время лечил нервы на водном курорте в Саратога-Спрингс. Там он познакомился с четой неких Бархайтов. Энн, супруга мистера Бархайта, сочиняла стихи и среди прочих сочинений дала По на отзыв как профессионалу стихотворение под названием «Ворон»[300]. Кстати, в связи с этим обстоятельством Эдгара По впоследствии (еще при жизни) не раз упрекали в плагиате.

Конечно, в отношении художника данный упрек звучит довольно странно. В таком случае поэта легко упрекнуть в плагиате у Байрона, Кольриджа, Шелли, Теннисона, не говоря о Гофмане, Бульвер-Литтоне и Диккенсе; он «заимствовал» даже у собственного брата — Генри Леонарда По. А что в таком случае скажешь о Жюле Верне, Уэллсе, Стивенсоне и тысяче других замечательных авторов? В связи с этим на память неизменно приходят ахматовские строки: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Так и замыслы — рождаются из множества случайных, мимолетных впечатлений, бессознательных аллюзий и реминисценций, слов, фраз, прочитанных книг, в том числе и текстов, написанных на близкую тему. Сходные мысли По развивает в статье «Новеллистика Натаниэля Готорна» и в «Marginalia». В той же «Философии творчества» он мимоходом обмолвился: «Тему дает или история, или какое-то злободневное событие, или… автор сам начинает комбинировать разительные события…»[301]

Там же он размышляет и об оригинальности, определяя ее как «способность тщательно, спокойно и разумно комбинировать». Так и родился «Ворон» — абсолютно оригинальный текст — комбинацией хорошо известных, если не сказать банальных, слагаемых. Собственно, в этом и заключается привилегия гения: сложить нечто совершенно новое и поразительное из в общем-то привычного — по крайней мере всем хорошо знакомого.

Есть сведения и о том, что один из первых вариантов своего «Ворона» По читал в редакции «Журнала Грэма» в начале 1844 года. Но тогда стихотворение не понравилось слушателям. Впрочем, это был «промежуточный» вариант. Сколько их было всего? Вероятно, По и сам не сумел бы ответить на этот вопрос. Работа над «Вороном» велась по меньшей мере в течение пяти лет.

Трудно сказать, с самого ли начала По замышлял своего «Ворона» как главный поэтический текст — свой opus magnum. Скорее всего, нет. Конечно, он всегда был убежден в собственной творческой исключительности. Но после поразительного успеха «Золотого жука» и последовавшего затем переезда в Нью-Йорк, а также «Истории с воздушным шаром» Эдгар По, по-видимому, стал ощущать настоятельную потребность в окончательном признании. Он должен был создать нечто такое, что безоговорочно поднимет его писательскую репутацию на недосягаемую высоту, и он воцарится над окружающими «литературными пигмеями». Это был «проект», который Э. По готовил с присущей ему тщательностью, заранее просчитывая необходимый эффект. Поэтому a priori отрицать утверждение поэта, который писал в «Философии творчества», «что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и последовательностью, с какими решают математические задачи», конечно, не стоит. Тем более что это вовсе не умаляет гений По, а, напротив, делает его еще более поразительным.