Эдгар По. Сумрачный гений

25-го он уже был в Фордхэме, а 28-го миссис Клемм с видимым облегчением и радостью сообщала миссис Ричмонд в Лоуэлл: «Я чувствую такое счастье [освобождения] от всех моих тревог. Эдди не собирается больше жениться на миссис У.».

Теперь Эдгар По мог любить ту, кого он хотел любить, — свою Анни. Любить, правда, платонически. Но, согласитесь, в этом есть нечто совершенно изысканное, почти неземное. Да и была ли у По потребность в «простой» — земной — любви? На этот вопрос пытались ответить многие. Но никто не преуспел. Загадка — осталась.

Расставшись с миссис Уитмен, По будто избавился от морока, от наваждения. Словно воскрес. Это настроение пронизывает стихотворение, сочиненное (или только начатое), видимо, тогда же. Речь идет о знаменитом послании поэта «К Анни»:

Закончена с жизнью
       Опасная схватка,
Болезнь разрешилась,
       Прошла лихорадка,
Зовут ее Жизнь,
       А она — лихорадка.

Бессилье, недвижность

       Томят меня мало.
Да, сил я лишился,
       Но мне полегчало, —
Да, я неподвижен,
       Но мне полегчало.
………………………
И вот я спокойно
       Лежу распростертый
(В любви я забылся!) —
       Вы скажете: мертвый?
Но как я спокойно
       Лежу распростертый
(И грежу об Анни!) —
       Вы скажете: мертвый?
Вы взглянете, вздрогнете,
       Скажете: мертвый!

Но ярче всех ярких

       Светил в мирозданье
Зажглось мое сердце
       Сиянием Анни,
Его озаряет
       Любовь моей Анни,
И память о свете
       В очах моей Анни.[410]

ФИНАЛ ИСТОРИИ

Последнее путешествие. 1849

От слухов и сплетен, что множились вокруг его имени в связи с последними событиями, По укрылся в Фордхэме. Он «зализывал раны», и миссис Клемм, его «Мадди», помогала в этом. Он, видимо, совсем не сожалел, что его отношения с миссис Уитмен закончились столь плачевным образом. Напротив, испытывал изрядное облегчение. В двадцатых числах января он писал в Лоуэлл «своей» Анни:

«Верная Анни! Как буду я всегда благодарен Богу за то, что Он дал мне, во всех моих превратностях, такого верного, такого красивого друга! Я был глубоко ранен… и, однако же, предвидел почти все… Из глубины моего сердца я прощаю ей [Уитмен] все и простил бы ей еще более…»

Он был уверен, что Анни «на его стороне», и обещал, что никогда больше не совершит подобной ошибки:

«От этого дня впредь я избегаю чумного общества литературных женщин. Это бессердечная, противоестественная, ядовитая, бесчестная шайка, без какого-либо руководящего принципа, кроме безудержного самопочитания. Миссис Осгуд есть единственное исключение, которое я знаю…»

Он убеждал, что впредь не будет так остро реагировать на мнение «общества»:

«На самом деле, Анни, я начинаю быть более мудрым и не беспокоюсь более столь много, как делал это раньше, о мнениях людей, каковых я вижу собственными моими глазами…»

Но был уверен, что с ним обошлись несправедливо. Он беден, а «быть бедным значит быть негодяем».

Следовательно: «Я должен сделаться богатым. Тогда все будет хорошо».

Из переписки, что он активно вел в эти первые месяцы 1849 года, ясно и другое: он испытывал радость — радость возвращения к литературному труду. Если мы окинем взором прошедшие два года, то увидим, что в творческом смысле они прошли во многом впустую. Он написал удивительно — непозволительно — мало. Правда, среди созданного была «Эврика», был написан «Улялюм», сочинены первые строки «Колоколов». Но в основном то, что появлялось на страницах газет и журналов, — все это были старые тексты, в лучшем случае — переработки. Теперь ситуация явно изменилась. Он воспрянул и с радостью делился с Анни: