Эдгар По в России

— Может, — не стал спорить старик. — А может, речь идет не о мысли, а о мыши? Ну, бегает себе мышь по стволу, словно белка Рататоск. Не помните?

Эдгар слыхом не слышал ни про какую белку, поэтому делать умный вид не стал.

— Так вот, — заложил руку за отворот сюртука мистер Шин. — У древних германцев есть предание о Мировом дереве — ясене Игдрассиль. Крона у него в небесах, корни под землей. В кроне живут вороны, орлы, а внизу пасутся олени. Белка бегает по стволу, как почтальон, — речи орла оленям доносит, а потом обратно. Вот и здесь — может быть, не мысль по древу течет, а белка? Сказитель (Бояном его звали) чтобы сложить песнь, брал слова из Верхнего и Нижнего миров.

— Вполне возможно, — кивнул По, заподозрив, что старый книготорговец тоже пишет стихи. Решив, что, как только будет французское, а еще лучше — английское издание «Песни о герцоге Игоре», он обязательно его прочтет.

— А почему этот граф — как там его — фамилия, как у нашего Александра, только она на конце — не стал рукопись спасать? Он же мог предположить, что Москву сожгут? Почему бы не вывезти?

— До рукописи ли было? — подскочил Шин. — Граф Мусин-Пушкин — государственный человек. Вот представьте себе — враг у ворот, нужно бежать. В доме суматоха. Женщины бегают, слуги орут. Нужно и бумаги тайные — государственной важности бумаги, увозить, нужно какие-никакие вещи с собой брать — с семьей бежать надобно. Где уж тут каждую рукопись упомнить?

— Это точно, — согласился По, представив, как бушует пожар у стен его дома, а он собирается спасать древнюю книгу. Нет, он будет спасать то, что всего важнее. Например, собственные тетради со стихами.

— Эх, юноша, знали бы вы, сколько людей эту книгу ищет…

Эдгара меньше всего интересовали подробности букинистических изысков. Не дослушав мнение старика о том, что «Песню о герцоге Игоре» следует считать подлинной, несколько невежливо перебил:

— А о чем там идет речь, в «Песне об Игоре»?

— Как о чем? О походе герцога на врагов, разумеется. А еще, — призадумался старик, — как его ждала из похода верная и любящая супруга.

Кажется, вопрос слегка удивил книжника. Возможно, он, как и иные книготорговцы, попросту не читает того, что лежит на прилавке. Однако мистер Шин нашелся:

— «Песня об Игоре» — это почти то же самое, что «Илиада» и «Одиссея», только короче. Муж идет на войну, верная супруга его ждет.

— И написал ее какой-нибудь древнерусский Гомер, — съехидничал юноша. Подумав, добавил: — Или Ойсин.

— Ойсин? А, Оссиан. А что Оссиан? Вон, «Фингал» у меня где-то завалялся. Не то первое издание, не то второе. Лет уж как двадцать его продать не могу. Кому он нужен? Не купите? Подешевке отдам, рублей за сто.

Старик спросил из вежливости, прекрасно зная, что у его американского знакомца денег нет. А Эдгар мысленно перевел рубли в доллары, а доллары — в полноценные шиллинги. Даже с учетом редкости получилось дороговато. Если только на первоиздании не стоит автограф автора. С мистера Шина станется быть знакомым и с самим Ойсеном.

— Что-то Александр Сергеевич долго читает, — забеспокоился книготорговец.

Эдгар решил, что Шин беспокоится о выгоде: если поэт прочитает книгу, то зачем ее покупать? Но старика волновало другое.

— Света у меня мало — как бы глаза не испортил. А как он без глаз-то?

«А из-за моих глаз горбун никогда не переживал! — сжал американец губы в тонкую ниточку. — Конечно, я же не великий русский поэт!»

Кто знает, может; Эдгар обиделся бы всерьез, но Пушкин, услышавший, что о нем говорят, или просто закончивший чтение, повернул голову от старинной рукописи к живым людям. Вытащив платок, поэт вытер увлажнившиеся глаза. Наверное, света в книжной лавке и впрямь было мало.

Убрав промокшую тряпицу в карман, Пушкин что-то сказал хозяину по-русски, но, заметив скромно стоящего юношу, извиняюще улыбнулся и перешел на французский.

— Покупаю! — твердо сказал поэт. — Сколь ни попросите — все отдам!

Эдгар мысленно застонал. Ему, выросшему среди торговцев, было очевидно, что покупателю выказывать интерес к товару нельзя — продавец с тебя последние панталоны снимет. Вот запросит сейчас Шин рублей двести, где их Пушкин возьмет? (Ну, взять-то возьмет, но тогда уже американскому приятелю будет не на что «одалживаться», как говорят русские.) Но и книготорговец дал маху. Вместо того, чтобы назвать покупателю достойную цену, старик в раздумчивости принялся чесать затылок левой рукой (той самой, со сросшимися пальцами). А Пушкин в нетерпении принялся бить тростью о пол и пристукивать ногой, словно рысак копытом.

— Не рвите душу, Богдан Фаддеевич. Сколько? Я за такую книгу готов не меньше тысячи отдать.

— Так она тыщу и стоит. Только вот… Сомнение у меня, Александр Сергеевич, — покачал головой Шин. — Чем дольше я на нее смотрю, тем меньше она мне нравится.

— А что такого, Богдан Фаддеевич? — пожал плечами Пушкин. — Все так, как в описании той рукописи. Ну, самой первой, из монастыря. Мне о ней сам Алексей Федорович рассказывал.