Единая-неделимая

… Почему мне опять вспомнились эти стихи, говорящие о тщете земного? Или потому, что здесь, на земле что-то страшное уже стережет и надвигается из тьмы этой непогодной ночи?

Le cceur bat les secondes
En proie a la douleur…
Le mouvement des mondes
N'est qu'un leurre.[7]

He знаю, случалось ли вам испытывать такое чувство. Думаю, оно знакомо многим. Вдруг точно время остановится. В воздухе станет тихо. Листья деревьев виснут с неподвижною мертвенностью, плоским становится все вокруг и скучным кажется свет солнца, точно во время затмения. Сердце начинает биться с непонятной быстротою и наступает ожидание неизбежности. И к каждому это Неизбежное приходит в свой черед.

Морозов откинул мешок, закрывавший окно, и пристально посмотрел наружу. Но, как ни глубока была темнота в хате, необъятный мрак ночи был еще глубже, и Морозов ничего не мог различить. Ветер властно гулял по степи и сыпал дробными каплями по невидимым лужам и по невидимой земле. И казалось Морозову, что это не ветер, а быстрый вихрь, в котором уносится земля.

«Почему я вспомнил Андрея Андреевича и его стихи? Принесла ли мне их память, чтобы успокоить меня, или они всплыли в моей душе в предвидении Неизбежного?..» Морозов опустил мешок и отвернулся от окна. Усилием воли он заставил себя думать о другом.

— Единая-Неделимая, — тихо сказал он. — Наш главнокомандующий написал на знамени своих полков этот лозунг и этим раздражил маленькие народы, дорвавшиеся до призрачной свободы. Нет, господа, не в том Единая-Неделимая, чтобы не было ни Польши, ни Грузии, ни Финляндии. Нам нужна другая Единая-Неделимая — та, что была у нас когда-то. Когда я, помещик из Константиновской экономии, шел за иконой Аксайской Божией Матери по степи и шел со мной рядом старый дед Мануил и с ним наш тарасовский парнишка — Митя Ершов. Когда радостно встречал меня на конюшне мой вестовой солдат Тесов и ржала навстречу мне Русалка. Когда мы дрались на дуэли с корнетом Мандром, потому что Мандр, царство ему небесное, обидел вахмистерскую дочку Мусю Солдатову. Когда мы скакали в манеже, когда знаменитая певица Тверская охотно учила полкового штаб-трубача, а молоденькая жена адъютанта Валентина Петровна не спала ночь от счастья, что этот штаб-трубач да трубаческой команды ее мужа получил из рук Государя золотые часы. Вот когда была Россия единая и неделимая и когда жила она одною мыслью, чтобы у нас все было хорошо! У нас — в России… Надо это найти, а все остальное, все эти Грузии, Украины, Эстонии, Латвии — все само к нам приложится и будет искать нас… Надо вернуть между людьми христианскую любовь.

— Допреж всего, ваше благородие, — тихо, из угла хаты, сказал денщик Петр. — Царя нам надо вернуть. Бога и Царя — без их не проживем.

— Да… Может, не скоро. Но и это неизбежное в свой черед совершится, — сказал Лопатин. — Будет у Русских в сердцах опять Бог и на престоле в Москве Царь-Государь, император Всероссийский.

Никто не сказал ничего. Наступила долгая тишина. Ветер шумел по степи, хлестал по земле холодными струями дождь, шуршал в соломенной крыше. Быстрая уносилась земля в бесконечность.

Неизбежное надвигалось…

XXIX

На востоке проблеснуло. Стали видны тучи. Серые степные дали расширялись. Все так же лил дождь. Под окном обнаружились мутные серые лужи и на них всплывали и лопались пузыри. Зелень озимых приникла к земле и вся заплыла темными потоками, почти сливаясь с черными паровыми полями. Куда ни распахнутся просторы светлевшего неба, — всюду была черная степь и клочья туч, припавших к земле. Широкий шлях слился с полями. Их длинные бороды тянулись тусклыми водяными линейками. В хате все спали, кто лежа на полу, кто сидя на скамье облокотившись на подоконник. В холодном воздухе стоял прелый запах сапог и кислого солдатского сукна. Лица лежащих были землисты и бледны, как у мертвых.

Первым поднялся мальчик, кадет Петров. Несколько мгновений он оглядывал комнату мутными, не понимающими глазами. Потом потянулся и вышел на крыльцо. Он остановился на крыльце и смотрел, все еще плохо соображая.

На улице, против хаты, утопая ногами в грязи, строился их батальон. Солдаты в шапках на затылке выходили из хат и становились в ряды. С коротких английских шинелей капала вода. Лица солдат были угрюмы и бледны. От хат в степь ползла свежая и тонкая колея колес и заливалась водою. За хатами словно погромыхивали бубенцы.

Петров быстро вскочил в хату и бросился к Морозову.

— Вставайте, господин ротмистр! Что-то случилось… Солдаты строятся.

— Солдаты строятся?.. Позвольте… Может, на обед?

— С ружьями… И рано еще очень.

Лопатин поднялся, взъерошил густые грязно-рыжие волосы и проговорил:

— Надо узнать, в чем дело.

— Я схожу, — вызвался Петров.

— Сходите, голубчик, — ласково сказал Морозов.

— Опять, гляди, какие-нибудь претензии, — ворчал Лопатин. — Точно не видят, что мы ничего не можем.

— Построились, так, может, пойдем, — сказал Поставский, сладко зевая и потягиваясь. — Ах, как хорошо я соснул.

Петров не возвращался.