Эдинбургская темница

– Я не боюсь, сэр, – ответила Джини, собравшись с духом. – Я уповаю на Бога, и, если ему будет угодно освободить мою сестру, о чем я только и мечтаю, мне безразлично, через чье посредство это будет сделано. Но, сэр, вы должны знать, что я не прибегну к вашему совету до тех пор, пока не буду уверена, что он не связан с нарушением закона, который я никогда не соглашусь преступить.

– Черт бы побрал эту пуританку! – воскликнул Джордж Стонтон (отныне мы будем называть его этим именем). – Прошу прощения; но я вспыльчив от природы, а ты доводишь меня просто до исступления! Ну какой вред в том, что ты расскажешь мне о положении, в котором находится твоя сестра, и о твоих собственных планах ее спасения? Ты еще успеешь отказаться от моих советов, если они покажутся тебе неподходящими. Я разговариваю с тобой спокойно, хоть это и претит моей натуре, но не искушай моего терпения, ибо тогда я не смогу помочь Эффи.

В манерах и словах этого несчастного молодого человека чувствовались едва сдерживаемые нетерпение и порывистость, подтачивавшие его собственные силы, подобно тому как стремительность необузданного коня переходит в усталость от непрерывного закусывания удил. После минутного размышления Джини пришла к выводу, что обязана как ради сестры, так и ради себя ознакомить его с роковыми последствиями совершенного им преступления и что она не имеет права отвергать те его советы, которые, будучи разумны и законны, смогли бы принести пользу. Поэтому она рассказала ему так кратко, как могла, о суде над Эффи, о вынесенном ей приговоре и о собственном путешествии вплоть до ее прибытия в Нью-арк. Рассказ Джини поверг его, видимо, в отчаяние, но он всячески старался подавить страшное волнение, которое, прорвавшись наружу в словах или жестах, могло бы остановить рассказчицу; растянувшись на постели, подобно мексиканскому монарху на ложе из раскаленных углей, он выдавал свои страдания лишь дрожью тела и судорожным подергиванием щек. Многое из того, что рассказала Джини, он выслушал, подавляя стоны, словно несчастья, о которых она говорила, лишь подтверждали страшную правдоподобность его собственных предположений; но когда она стала рассказывать об обстоятельствах, прервавших ее путешествие, эти симптомы раскаяния уступили место крайнему удивлению и глубокому вниманию. Он подробно расспросил Джини о наружности двух мужчин и о разговоре между высоким грабителем и старухой, который она подслушала.

Когда Джини упомянула о ссылке старухи на своего молочного сына, он прервал ее:

– Это совершенно верно, и этот источник, откуда я черпал питание в младенческом возрасте, и заразил меня, должно быть, той пагубной и роковой склонностью к пороку, которая была совершенно несвойственна нашей семье. Но продолжай.

Джини лишь слегка коснулась той части своего путешествия, которую она проделала вместе с Мэдж, так как не хотела предавать огласке откровения последней, являвшиеся, быть может, лишь плодом безумного воображения, и рассказ ее был на этом закончен.

Молодой Стонтон некоторое время лежал молча, погруженный в глубокое размышление; когда он наконец заговорил, голос его звучал гораздо спокойнее, чем до сих пор:

– Ты разумная и хорошая девушка, Джини Динс, и я расскажу тебе о своей жизни больше, чем рассказывал кому-либо другому. Да разве это была жизнь? Не жизнь, а сплетение глупостей, преступлений и несчастий. Но запомни: я требую доверия за доверие; это значит, что в этом страшном деле ты полностью подчинишься моему совету и указанию. Только тогда я стану говорить.

– Я сделаю все, что обязана сделать сестра, дочь и христианка, – ответила Джини, – но не рассказывайте мне о ваших тайнах: не годится, если я последую вашим указаниям или стану поступать согласно вашей вере, которая приводит к заблуждениям.

– Жалкая глупышка! – воскликнул молодой человек. – Посмотри на меня: на голове нет рогов, на ногах нет копыт, а на пальцах нет когтей. Как ты видишь, я вовсе не дьявол, а кроме него, кому еще может прийти в голову разрушать твои верования, которыми ты утешаешь или дурачишь себя? Выслушай меня терпеливо, и когда ты узнаешь, в чем заключается мой совет, ты поймешь, что можешь вознестись с ним хоть на седьмое небо и подъем не станет от этого тяжелей ни на йоту.

Постараемся передать в виде связного рассказа, рискуя, правда, утяжелить его и лишить дословности (обычные последствия разъяснений), те сведения, которые больной излагал то слишком подробно, то, поддавшись волнению, чересчур отрывисто. Кое-что он прочитал по рукописи, которую составил, очевидно, для того, чтобы родственники прочитали ее после его смерти.