Эдинбургская темница

– Ничего, – сказала Джини тихо, но так внятно, что ее услышали в дальнем конце зала – такая напряженная тишина воцарилась в ожидании ее ответа.

Лицо Фэрброзера вытянулось; но с находчивостью, одинаково важной на войне и в суде, он тут же подхватил:

– Ничего? Ну, да, вероятно, она ничего не ответила в первый раз; а когда вы спросили еще раз, неужели она ничего не сказала?

Тон вопроса явно указывал свидетельнице на всю важность ее ответа; но она и без того знала об этом. Теперь она ответила уже без промедления:

– Увы! Она так ни слова и не сказала мне.

По залу пронесся глубокий вздох, а вслед за ним раздался мучительный стон несчастного отца. Надежда, за которую он до тех пор все еще бессознательно цеплялся, рушилась; и почтенный старик упал без чувств к ногам дочери. Подсудимая отчаянно забилась в руках стражников.

– Пустите! – кричала она. – Пустите меня к нему! Он умер! Умер! Это я, это я его убила! – Этот крик безумного горя долго еще звучал в ушах всех слышавших его.

Но Джини даже в страшную минуту общего смятения не утратила твердости, присущей высоким и чистым душам.

– Это мой отец – это наш отец, – кротко повторяла она тем, кто пытался оттеснить ее, и, склонясь над стариком, принялась растирать ему виски.

Судья, несколько раз утерев глаза, распорядился, чтобы старика перенесли в смежную комнату и оказали ему необходимую помощь. Подсудимая долгим, тоскливым взглядом проводила отца, которого на руках вынесли из зала, и сестру, медленно шедшую за ним. Но когда они скрылись из виду, она, казалось, обрела в своем одиночестве нежданные силы.

– Теперь самое худшее позади, – сказала она и, обратившись к суду, добавила твердым голосом: – Милорды, если вам угодно продолжать, мучения мои, быть может, наконец окончатся.

Судья, который – к чести его будь сказано – разделял общее волнение, удивился, когда подсудимая напомнила ему о его обязанностях. Он осведомился, нет ли еще свидетелей у защиты. Фэрброзер с унылым видом заявил, что он кончил.

Тогда слово взял обвинитель. Он сказал, что глубоко сожалеет о тяжелой сцене, которой все были свидетелями. Но таковы неизменные плоды преступления: оно несет горе и гибель всем близким преступника. Напомнив вкратце обстоятельства дела, обвинитель показал, что все они подходят под статут о детоубийстве. Защитнику Юфимии Динс не удалось доказать, что она сообщила сестре о своем положении. Что касается лестных отзывов, полученных обвиняемой, то, к сожалению, именно девушка с незапятнанной репутацией, дорожа ею и страшась позора, скорее решается на детоубийство. Что ребенок умерщвлен – в этом нет сомнения. Сбивчивые и путаные показания обвиняемой, ее многократные отказы отвечать там, где искренние признания, казалось, были бы в ее интересах, – все это не оставляло сомнений относительно судьбы несчастного младенца. Трудно сомневаться и в причастности матери к преступлению. Кто еще мог иметь мотивы для столь бесчеловечного поступка? Вряд ли это мог быть Робертсон или его доверенная – повитуха, принимавшая ребенка, – разве только с ведома роженицы и для спасения ее репутации. Впрочем, закон не требует прямых доказательств убийства или причастности к нему обвиняемой. Смысл статута заключается именно в том, чтобы довольствоваться известными косвенными уликами вместо прямых, которые в подобных случаях часто невозможно добыть. Пусть же присяжные внимательно ознакомятся и с самим статутом и с обвинительным актом. Они убедятся, что он, обвинитель, вправе требовать решения – «виновна».

Фэрброзер возлагал все надежды на показания Джини и теперь мало что мог добавить. Однако он еще не хотел сдаваться и мужественно продолжал отстаивать явно проигранное дело. Он решился указать на чрезмерную суровость статута, под который подвели дело Эффи.

– Во всех других случаях, – сказал он, – от обвинителя прежде всего требуются неопровержимые доказательства преступления, так называемый corpus delicti note 63. Но этот статут, изданный, конечно, под влиянием справедливого негодования и с благою целью пресечь столь гнусное преступление, как детоубийство, сам может привести к злодеянию, не менее страшному, а именно – к казни невинной женщины за преступление, которое, может быть, и вовсе не было совершено. А как можно утверждать факт умерщвления ребенка, когда нельзя даже удовлетворительно доказать, что он родился живым?

Тут обвинитель напомнил, что этот последний факт подтвержден предварительными показаниями самой обвиняемой.