Эдинбургская темница

— Итак, вкратце: эта отвратительная фурия, эта Маргарет Мардоксон, была женой любимого слуги моего отца — она-то и стала моей кормилицей. Муж ее умер, она жила неподалеку отсюда; у нее была дочь — красивая, но пустоватая девушка; мать старалась выдать ее замуж за богатого и уродливого старика из здешних мест; девушка часто встречалась со мной; мы хорошо знали друг друга, так как были знакомы с детства, и я… одним словом, я поступил с ней подло, — это не было так ужасно, как с твоей сестрой, но тоже достаточно мерзко; ее легкомыслие должно было бы послужить ей защитой. Вскоре после этого меня услали за границу; следует отдать должное моему отцу: если я и стал демоном, то не по его вине, — он всячески старался меня исправить. Когда я вернулся, то узнал, что мать и дочь опозорили себя окончательно и были изгнаны из этой страны. Обнаружилось, что в их бесчестии и бедствии повинен немало и я; мой отец обрушился на меня с гневными словами — мы поссорились. Я покинул родной дом и стал вести беспорядочную, разгульную жизнь, решив навсегда порвать с отцом и не возвращаться в отчий дом.

А теперь мы подходим к нашей истории. Джини, я отдаю тебе в руки не только мою жизнь, которую, Богу известно, не стоит спасать, но и благополучие уважаемого, пожилого человека и честь родовитой семьи. Моя любовь к низкому обществу, как обычно называют погубившие меня свойства характера, была, мне кажется, не совсем обычного свойства, и если бы не развращающее влияние порока, которому я предался так рано, я мог бы найти себе гораздо лучшее применение. Мне доставляли удовольствие не дикий разгул, низкий интеллект и безудержная свобода тех, с кем я был связан, а дух приключений, хладнокровие в минуты опасности и быстрая сообразительность, проявляемые ими в их разбойных налетах на таможенные учреждения или в других подобных проделках. Хорошо ли ты рассмотрела нашу усадьбу? Не правда ли, это прелестный и милый уголок?

Джини, встревоженная этой внезапной переменой темы, ответила утвердительно.

— Так вот! Я хотел бы, чтобы весь этот участок с его церковными землями и доходами провалился в преисподнюю, и как можно глубже! Если бы не этот проклятый приход, мне бы разрешили следовать моему призванию: я стал бы военным, а та храбрость и находчивость, которые я проявлял среди контрабандистов и браконьеров, обеспечили бы мне почетное звание в моем кругу. Почему я не поехал за границу, когда оставил этот дом! Почему я вообще его оставил! Почему… Но я дошел в моем рассказе до того момента, когда смотреть назад — безумие, а вперед — несчастье.

Он сделал паузу и продолжал более спокойным тоном:

— Случайности бродячей жизни привели меня, к сожалению, в Шотландию, где я запутался в еще более преступных и постыдных делах, чем те, в которых принимал участие до тех пор. Там я познакомился с Уилсоном, человеком незаурядным для своего общественного положения: он отличался спокойствием, выдержкой, решительностью, хладнокровием, обладал большой физической силой и грубоватым красноречием, которое возвышало его над товарищами. До сих пор я был, как говорится,

Беспутный и отчаянный, но все ж
И добрых чувств проглядывали искры.

Но, к несчастью для него и для меня и невзирая на разницу в нашем положении и образовании, я всецело поддался необычному и неотразимому для меня влиянию этого человека, объясняющемуся, по-моему, лишь тем, что невозмутимая решительность его натуры была гораздо сильнее моей изменчивой порывистости. Я считал своим долгом следовать за ним везде; бесстрашие и ловкость, проявляемые им на этом поприще, были поистине удивительны.