Единородная дочь

— Меня зовут Джули Кац.

— А, та самая Джули Кац, — с издевкой протянул бородач, устремив на нее темные блестящие глаза. Точеный семитский нос, высокий лоб — довольно приятный молодой человек. Вот только эти ужасные дыры на ступнях и запястьях. — О вашем прибытии все только и говорят.

Мальчик жадно и громко хлебал воду, звуки эхом отражались от гранитных стен.

— А мне сказали, что вы в Буэнос-Айресе, — заметила Джули.

— Кто сказал? — удивился Сын Божий.

Он снял с мальчика табличку и отбросил ее в глубь пещеры.

— Сатана.

— Он лжет. — Иисус поднял мальчика с плиты и повел его к выходу. — Не всегда, но часто. — Кожаные сандалии брата были стоптанными, растрескавшимися, а на левом даже не было ремешка. В накидке зияли прожженные дыры. — Я же умер. Как я могу находиться… где ты говоришь?

— В Буэнос-Айресе.

— Ничего подобного. Я мертв. Меня распяли на кресте. — Иисус сунул указательный палец в изувеченное запястье. — А тебя как убили?

— Меня не убили, я жива.

Чего это все решили, что она умерла?

— В таком случае что ты здесь делаешь?

«Он неоправданно резок со мной», — обиделась Джули.

— Мне в Джерси было плохо, и я никак не могла понять своего истинного предназначения.

— И ты решила, что тебе будет лучше в Аду. — Нагнувшись над потоком, Иисус снова наполнил бутыль. — Ты в этом видишь свое предназначение, девочка? Следующий!

«Что он юродствует? И при чем здесь девочка?»

— Мне там вовсе не стало житья. Все за мной охотились. И я не девочка.

Тощий сморщенный старик упал на камень.

— А где все-таки этот Буэнос-Айрес? — спросил Иисус.

— В Аргентине.

— Малая Азия?

— Южная Америка.

— Ладно, я очень занят, — отрезал Иисус, поливая старика. «Грубит, — подумала Джули, — специально грубит».

— Не знаю, что привело тебя в ад, — добавил брат, — но в этой скорбной пещерке тебе делать нечего.

— Еще бы.

— Ну так уходи, что же ты.

— Вы хоть знаете, кто я такая?

— Да, моя сестренка, одетая с большим вкусом, я знаю, кто ты такая, и мне больше нечего тебе сказать. — Иисус вздохнул, глубоко, протяжно, устало и с оттенком раздражения. — Так что ступай себе, дочь Бога.

Может, он сегодня просто не в духе, может, на самом деле он внимательный и отзывчивый. Вряд ли. Этот человек, который каким-то непостижимым образом поднялся над миром и историей, избежал суда потомков, человек, во Имя которого строили храмы и сжигали города, этот человек, ее брат, был заносчивым воображалой.

Бредя домой сквозь сернистую мглу, Джули размышляла о том, какое место занимал Иисус в общей схеме адской иерархии. Было ли то, что он делал, тайной, одинокой попыткой противостояния? Да нет, узники не скрывали своих табличек, ведь так? Скорее всего работа ее брата — это что-то вроде черного рынка в России — терпимое, неофициально санкционированное отклонение от общего порядка вещей.

Как же она была счастлива вернуться в свою обитель к возвращающему жизненные силы душу, к изысканной кухне Антракса, к своей коллекции фильмов. Так значит, Иисус раздает воду. Подумаешь, великое дело! Это напомнило ей о том, как папа зажигал маяк, как бы приветствуя корабли, которые давно затонули. Так трогательно.

Но Сын человеческий не шел у нее из головы. С ковшом-тыквой в руке он нависал над Джули, проникал в сны, когда она дремала у камина, завладевал воображением, когда она ела любимые блюда. На роскошном ложе с балдахином Джули провела беспокойную ночь, ерзая на шелковых простынях, постеленных на пуховую перину. Она спорила с ним, опровергала, не соглашалась, обличала его, но к утру брат взял верх. Влетев в уставленную шкафчиками и тумбочками кухню, Джули вывернула на пол содержимое чуть ли не сотни ящиков. На грохот серебряной посуды прибежал Антракс.

— Прости, — сказала Джули, заметив озадаченность на лице своего опекуна, — ты, наверное, думал, что здесь воры.

— Уровень преступности в аду очень высок, — закивал Антракс.

— У нас есть ковш?

— Что?

— Ковш, мне нужен обычный ковш, — уже раздражаясь, повторила Джули и пнула ногой серебристую гору утвари. — Есть у нас ковш, черт подери, или нет?

Антракс открыл узкий шкафчик, висевший над плитой. Тому, что он извлек оттуда, недоставало первобытного очарования тыквенной бутыли Иисуса. Это была алюминиевая посудина с черной пластмассовой ручкой, годившаяся разве что для разливания пунша на вечеринке первокурсников. Но Джули она вполне устраивала. Она приказала Антраксу заложить лошадей и к полудню была возле пещеры. В припорошенных серной пылью джинсах и футболке Джули деловито прошагала мимо вереницы страдающих от жажды покойников. На гранитной плите лежала девчушка с белокурыми кудряшками. Иисус поднял глаза, и его сияющий, лучистый взгляд обратился к Джули.

— Я права? — спросила она, показывая свою жалкую черпалку.

— Ты ведь и сама знаешь, — тихо ответил Иисус, погладил девчушку по голове и улыбнулся.

Джули зачерпнула воду из ручья, облила ребенка и дала напиться. Девочка жадно пила воду, с восторгом поглядывая на Джули.

— Тебе рады здесь, — сказал своей сестре Сын Божий.

Глава 11