Единорог

— Там и братья мои живут. У меня два брата, еще сестра есть, младше меня на пять лет. Она в Москве, она там замужем. А Шома и Руслан здесь.

— Как их зовут? Твоих братьев?

— Шамиль. И Руслан.

— Ты кто по национальности?

— Татарин, а что?

— Ты, что, издеваешься? Валер, из тебя татарин, как из меня китаец. Ты же свет-лый, как одуванчик.

— Какой я тебе, к черту, одуванчик.

— Ну, ты же блондин.

— Угу. Блондин.

— И ты действительно татарин?

— Могу паспорт показать.

— Покажи.

Он мотнул раздраженно головой, поднялся и ушел в комнату, принес мне раз-вернутый паспорт.

Валерий Семенович Хазиев. Действительно татарин. День рождения тридцать первого декабря, вот это я понимаю — новогодний подарочек. В этом году ему будет тридцать восемь лет. Господи, девятнадцать лет разницы, да я столько живу. Н-да.

— Семенович? — сказала я, — Или в паспортном столе что-то напутали? Твоего от-ца Семен зовут?

— Да.

— А маму?

— Рамиля.

— Ты по маме татарин?

— Нет, отец тоже татарин. У него мать была русская, вот и Семен. Я в нее свет-лый, в бабку.

— У тебя день рождения скоро.

— Угу. А у тебя когда?

— Летом, — сказала я, в августе. Какой ты был смешной в шестнадцать лет.

— Я и сейчас смешной.

— Да, изменился ты мало, — сказала я, — разве что уши не такие оттопыренные.

— Дай сюда.

он отобрал у меня паспорт, сунул его в задний карман джинсов. Сел рядом со мной.

— Хватит надо мной издеваться.

— Разве я издеваюсь?

— А то нет.

— А ты часто туда ездишь? В Мишкино?

— Вообще не езжу.

— А что так?

Он обнял меня сзади и положил голову мне на плечо.

— А что там делать? — сказал он равнодушно.

— Родня все-таки.

— Да какая это родня. Я им не больно нужен. Ну, и они мне не особенно. Ты обещала о себе рассказать.

— Разве? — удивилась я.

— Обещала-обещала.

— Валер, тебе тридцать восемь, а мне девятнадцать. Мне и рассказывать-то нече-го,

— Так кто из нас рассказывать не хочет?

— Мой отец был историком, — сказала я раздраженно, — Мама не работала, сидела дома. Кроме меня, детей у них не было. Бабушек, дедушек я никого не знаю. Я закон-чила школу, поступила в университет. Все. Ничего интересного.

— Нашли того, кто их убил? — спросил он вдруг. Серьезно так спросил.

— Нет, — сказала я.

— В милиции что говорят?

— Да ничего они не говорят.

— Хочешь, я по своим каналам попробую выяснить что-нибудь?

— Не надо.

— Почему?

Я пожала плечами. Я не знала. И сейчас не знаю. Я отворачиваюсь от того, чем он занимается, закрываю на это глаза, и отчего-то думаю, что так и дальше будет про-должаться, что это у меня выйдет.

Мы посидели еще немного на кухне, потом переместились в большую комнату. Посмотрели телевизор немного. Валерка то ли на экран смотрел, то ли в окно за теле-визором. А я смотрела на Валеру. Искоса, тихонько. В профиль он казался старше. На виске просвечивала синеватая жилка. В общем, бедненький телевизор.

В Валеркином облике есть что-то необычайно чистое, невинное, похожее на не-винность листа бумаги, на законченность ясного неба или неподвижной водной глади. Он очень странный, по-настоящему странный. Не очень-то он похож на человека, если честно.

Мне хочется коснуться его лица, тонкой бледной кожи. Цвет его кожи такой ровный, каким бывает лишь после наложения тона; в общем-то, из-за этого Валерка и кажется таким юным. — из-за ровно-бледной, натянутой кожи. Ресницы у него редкие. С правой стороны, в уголке губ есть маленький шрамик, я только теперь это заметила. Из-за этого шрама улыбка у Валерки выходит слегка кривоватой. Я спросила, он ска-зал, что упал в детстве и порвал угол рта.

В кино мы сегодня так и не попали. Просто гуляли по улицам. Шел тихий сне-жок. Большую часть времени мы просто молчали. Наверное, это и есть любовь — когда люди настолько разные, что им даже поговорить не о чем, но им все равно хорошо вме-сте. Больше чем хорошо.

Мы просто ходили, медленно, под руку. В каком-то дворе посидели на качелях. Валерка вяло раскачивался, перебирая ногами по снегу. В этом дворе множество было тоненьких невысоких рябинок — не деревья, а макеты деревьев, ей-богу. На снегу полно было опавших красных ягод, они валялись россыпями в сугробах. Валерка достал сига-реты, вытряс одну, сунул сбоку в рот. Прикуривал он от немыслимо крутой зажигалки.

Меня эти проявления крутости иногда смешат, иногда охлаждают. Заметив в очередной раз какую-нибудь такую деталь, я заново осознаю, что, в общем-то, ничего об этом человеке не знаю. Всякие сведения вроде тех, что он воевал, сидел или в ссоре с родными, — она ведь ничего не значат. Я не знаю, какой он. Мы знакомы всего три дня.

Боже мой, ведь мы, и правда, знакомы три дня! Ну, да, с субботы, а сегодня только понедельник. А тогда, когда мы сидели на качелях, я вдруг подумала, интерес-но, какой он без одежды. Господи, какая пошлость!

Наверное, у меня какое-то отставание в развитии. Я никогда даже представить не могла, что какой-то мужчина будет раздевать меня, что-то со мной делать; такие мысли кажутся мне странными и неприятными. Наверное, случись такое со мной, я восприняла бы все как визит к врачу: неприятно и лучше поскорее пережить и забыть.