Единственная

Мы разговаривали о школе, Имро хотел нести мой портфель. Я сказала, что он не тяжелый, и взяла его в другую руку. Из магазина грампластинок доносилась кубинская мелодия без слов, неоновая танцевальная пара над витриной переливалась всеми цветами радуги. Сначала загоралась красная юбка дамы, и лицо Имро осветилось розовым. Потом вспыхнул голубой кавалер, и Имро словно посинел от холода. Зеленая блузка дамы сделала его лицо сердитым, а когда все погасло, он сказал:

— Хочу тебя спросить кое о чем, Оленька.

Я замерла и кивнула головой.

— Хочешь со мной дружить? Я-то хочу, понимаешь?

Я опять только кивнула.

— Но ты должна это сказать, чтобы я знал.

— Я хочу с тобой дружить, Имро, — сказала я, но очень тихо.

— И ни с кем другим?

— И ни с кем другим, — повторила я за ним.

Потом мне вспомнились студенты на турбазе, Палё Бернат, Микуш и остальные подлизы, и я добавила:

— Знаешь, какие у нас противные мальчишки?

— Если они будут приставать к тебе, ты только скажи, — погрозил Имро, и лицо его изменилось, как при зеленом свете. — Ты теперь моя подруга, и никто не смеет к тебе приставать! Брат у тебя есть?

Я сказала, что у меня нет даже брата.

— Так я буду тебе вместо брата. Идет?

Это мне понравилось еще больше, и я была очень счастлива.

Мы проходили уже мимо третьей остановки, но разве могла я сесть в трамвай?! Никогда! И мы молча прошагали дальше, а неоновых реклам становилось все меньше и меньше. На пятой остановке я сказала, что пора мне сесть в трамвай.

— Хорошо, — согласился Имро. — Я провожу тебя до дому, чтобы с тобой ничего не случилось.

Я была счастлива, но очень боялась, как бы мы в трамвае не налетели на отца. Когда мы уже ехали, сидя рядом, я никак не могла понять, неужели я могла бояться такого мальчика, как Имро Рептиш! Убийцы на турбазе не испугалась, а как он меня обидел! А Имро Рептиша я боялась — Имро, лучшего моего друга! Когда-нибудь я ему об этом Убийце расскажу. Никому бы на свете я не рассказала, но ему расскажу, потому что теперь могу говорить ему все. И про того парня в иллюстрированном журнале, который так похож на него. Впрочем, о нем не скажу. По крайней мере, не скажу, что он, бедненький, повесился.

На лестнице я посмотрела на часы. Без четверти восемь!!! Позвонила полумертвая.

Мама сказала холодно:

— Счастье, что ты вообще пришла. Когда окончились занятия?

Я сказала, что не знаю точно, но довольно поздно. Хоть бы знать мне, приходил ли кто-нибудь за мной! Наверное, приходил, потому что отец был страшно взбешен; он открыл дверь и крикнул из комнаты:

— Добро пожаловать, барышня!

Бабушка с таинственным видом быстро подала мне ужин, причем противно качала головой. Я ждала, когда же начнется скандал, чтобы можно было обидеться и ни с кем для верности не разговаривать. Но скандал не начинался, и я поняла, что дело гораздо хуже.

— Ступай к отцу, — подтолкнула меня бабушка, — он очень сердится.

Вот тогда-то я всерьез испугалась! В свое время задобрить отца не было для меня проблемой, но теперь он такой странный, словно все мы действуем ему на нервы. И я не знала, испробовать ли мне на нем один из старых моих приемов. А бабушка все подталкивала меня к двери, и я волей-неволей вошла в комнату.

Отца там не было! Я поскорей закрыла дверь и, в свою очередь, начала теснить бабушку через прихожую в кухню. У нас всегда так: бабушка — самый ярый «поджигатель» в доме, но, когда дела по-настоящему скверны, именно она старается всех примирить.

— Видишь, его там нет, — шепнула я ей, когда она стала гнать меня обратно в комнату.

— А ты приглядись, — сказала бабушка, открывая дверь в комнату.

Тогда я заметила, что отец стоит на балконе. Я ужасно испугалась, не наблюдает ли он за Имро! Но этого не может быть! Ведь уже почти девять часов. Набравшись духу, я вышла на балкон.

Отец курил и смотрел в темноту. На улице не было ни души. У меня сразу же отлегло от сердца, и я взяла отца под руку. Он даже не шевельнулся. Стоял как каменное изваяние. Я моментально сообразила, что детские уловки уже не помогут, отпустила руку отца, но не уходила.

Пошел снежок. Из темноты посыпались белые хлопья, они незримо слетали на землю, но, попав в конус света неонового фонаря, вспыхивали — и каждая снежинка отплясывала короткий танец перед балконом Штрбы.

— Как красиво падает снег, правда, папка? — обратилась я к нему, когда он бросил сигарету.

— Ага, — сказал он, — снег.

Больше ничего. Через некоторое время:

— Иди спать, пожалуйста!

Тут мне стало вдруг страшно жалко всего, и у меня вырвалось:

— Я-то пойду, но знаешь, что с тобой уже совсем невозможно разговаривать!

Тогда отец повернулся ко мне и там, в холодной темноте на балконе, сказал:

— Вот как — со мной невозможно разговаривать… Ты забыла, Ольга, те времена, когда была правдивой девочкой. Были такие времена. Теперь ты научилась притворяться, и поэтому я ни о чем тебя не спрашиваю. Может быть, ты все поверяешь маме, но это меня уже не интересует. И не будет…

У меня потемнело в глазах. Господи, что мне было делать?! Сказать правду? Но как? Как?!!

— Ну, здорово ты меня огорошил, папка! — еле выговорила я.