Единственная

— И ты считаешь, что поступил мудро? Многим пришлось пройти через ад, который проходит Слоун. Это нелегко. Ей было бы легче с тобой. Сама она ни в какой реабилитационный центр не обратится. Если ты любишь свою жену…

— Конечно, люблю!

— …Поезжай домой, Джорди! Скажи Хильеру, чтобы он заменил тебя на время. Убеди его…

— А если не отпустит?

— Тогда пошли его к черту!

Джордан впервые улыбнулся:

— Я и сам собирался это сделать.

Джордан позвонил Хильеру на следующее утро. Хильер хотел выяснить все подробности по телефону, но Джордан не стал его посвящать в свои дела. Хильер позвал Джордана к себе. Тон, каким было сделано это приглашение, не оставлял сомнений: он услышит от босса о своем увольнении из команды.

«Может, оно и к лучшему», — подумал Джордан, кладя трубку. Ему никогда не нравилось работать у Хильера, хотя играл он в «Достойных» вроде по собственному желанию. Но если события повернулись так, как они повернулись, он уйдет без всякого сожаления.

Во второй половине дня Джордан пришел к Хильерам. Его встретила Надин, — Джордан поразился происшедшей в ней перемене. Казалось, она постарела лет на десять. Лицо бледное, осунувшееся.

— Я сейчас уйду, не стану вам мешать, — приветливо сказала Надин. — Гевин в спальне, разговаривает по телефону: дела, как всегда, дела. Подождите его немножко.

— Спасибо, Надин.

Надин грустно улыбнулась.

— Хотела бы предложить вам что-нибудь выпить, но содержимое нашего бара, к сожалению, непривлекательно.

— Спасибо, не беспокойтесь. — Помолчали, потом Джордан спросил: — Вы хорошо себя чувствуете, Надин?

Надин ответила не сразу.

— Скоро почувствую себя совсем хорошо, надеюсь, во всяком случае, — произнесла она загадочную фразу.

Джордан не стал уточнять, что, собственно, она хотела этим сказать. А Надин, видя, что Джордан не проявляет к ней больше интереса, вышла из комнаты.

— Меня не волнует, как ты это сделаешь, черт возьми! — услышал Джордан голос Хильера, который доносился из полуоткрытой двери спальни. — Я хочу быть абсолютно уверенным, что дело будет сделано! Да, мне это так же не нравится, как и тебе. Но другого выхода нет. Нет! И ты сделаешь, как я сказал.

Хильер говорил громко и сердито, почти кричал:

— Иди к черту со своими извинениями, дай результат! Мне нужны деньги — и как можно скорее!

Джордан насторожился.

Берлин, август 1989

Самолет приземлился. Слоун закрыла глаза и глубоко вздохнула — скоро ей предстоит встреча с Джорданом. Какими глазами он посмотрит на нее: семь месяцев прошло — целая жизнь.

«В любом случае это начало чего-то нового… Не слишком ли поздно для меня и Джордана?» — думала Слоун.

Что она скажет ему? Сколько раз Слоун твердила слова, сказанные Джорданом на прощание: «Я люблю тебя, но не могу примириться с тем, что ты делаешь. Ты знаешь, как меня найти, если потребуется моя помощь…»

«Джордан, — молила она в душе, — вернись ко мне, я буду прежней! Если ты этого хочешь!»

Джордан спешился, передал свою лошадь конюху и устало опустился в первый попавшийся шезлонг за игровой чертой поля. Медленными глотками пил холодную воду, наслаждаясь отдыхом.

Да, игра идет неважно… Один гол он забил приличный, но в целом… Да как он может сейчас полностью отдаваться игре! Он непрерывно думает о Слоун, с тех пор как она исчезла из Мунстоуна.

Бросить ее в таком положении — жестоко, теперь Джордан знал это наверняка. Он пытался исправить свою ошибку: искал Слоун, где только можно, — никто не знал, где она. Эмма, даже если и знает, не скажет.

Сидя в такси, Слоун старалась подготовить себя к предстоящей встрече. «Все должно быть хорошо, потому что теперь я живу без таблеток. Я покончила с этим, не вернусь к ним никогда…» Этот текст Слоун повторяла все семь месяцев их разлуки. Сначала две недели — самый ужасные в ее жизни — нью-йоркского одиночества, — потом в реабилитационном центре в Калифорнии, куда все же обратилась.

«Больше ждать нельзя…» — думал Макс. К берлинскому матчу он готовился так рьяно не только потому, что это был чемпионат Мировой федереции поло. Главное — он там расквитается с Джорданом.

Руки у Лэнса тряслись так сильно, что он с трудом удерживал стакан.

Теперь он понимал, что зашел слишком далеко. Что толку в оправданиях: сначала он принимал наркотики, после своего личного краха только «колеса» помогли ему как-то продержаться. Благодаря им жизнь казалась не столь страшной и мерзкой. Они помогали — сначала. А теперь полностью подчинили Лэнса. Он не мог уже управлять собой. А тут еще Хильер… Правда, Лэнс участвует даже в таких престижных соревнованиях, как берлинские. Непонятно, черт возьми, как Хильер держит его в команде — после всего, что произошло! Бессмыслица какая-то.

Лэнс налил себе вина, поднял бокал: «За тебя, отец, — то-то радуешься, старина, на каком бы свете ты ни был!»