Единственная

Из новой "роскоши" - только эмалевая коробочка с драконами , привезенная Алешей из Китая. Да еще в ящике туалетного столика валяются несколько красивых цилиндриков с губной помадой разных оттенков: попытка Жени и Маруси научить ее красить губы. Один раз накрасила, Иосиф посмотрел, прищурившись, и вынес приговор - "Дешевая маруха, чтоб больше не видел". Но она и сама почувствовала себя неловко, глядя в зеркало, потому и вышла на террасу с напряженным лицом, сжав губы. Маруся и Женя залепетали что-то в ее защиту глянцевыми алыми ртами.

- Вам идет, - отрезал он, - а ей - нет. Вы, Женя - особенно с вашим вкусом, можете одевать наших женщин, а она вечно в черном, как кикелка, куда ей.

Маруся тогда надулась. Ее васильковые глаза потемнели, вздернутый носик, казалось, стал еще независимей. Сашико и Марико, приняв "кикелок" на свой счет, тоже смотрели угрюмо. И лишь невозмутимо благодушный Алеша ел с аппетитом, тайком делая ей знаки: "Мол, не тушуйся, выглядишь отлично", а Нюра, как всегда, сказала правду и как всегда неуместную:

- Я помню марух в семнадцатом. Некоторые были очень красивые, особенно те, что из гимназисток.

- Вот и она у нас из гимназисток, сбежавших из дому.

Она вспомнила тот полдень, террасу в Зубалово, пронизанную узкими лучами солнечного света, родные лица, и печаль и давняя обида сжали сердце. И тут же вспыхнула боль в висках и затылке.

Она вынула из сумочки эмалевую коробочку с драконами, достала таблетку, запила горьковатой водой, оставшейся на дне поильничка с картинкой колоннады.

Вышла на балкон. Эта овальная, чуть покатая площадь всегда была как открытие занавеса после увертюры. В этот знойный час пополудня - пустынная, словно приготовившаяся к появлению сладчайшего тенора:"На призыв мой нежный и страстный, о друг мой прекрасный..." - и роза, упавшая с балкона.

Ее любимый цветок - чайная роза. Когда-нибудь, когда она научится выходить на люди с накрашенными губами, она сошьет себе платье из бежевого крепдешина и в волосы приколет чайную розу. Это будет лучший день в ее жизни, и Иосиф неотрывно и восхищенно станет смотреть, как она танцует армянскую лезгинку. Маленький и ладный Анастас Иванович, выпятив грудь будет кружить вокруг нее, а она, застенчиво прикрывая лицо согнутой рукой, ускользает, плывет и снова ускользает. Как когда-то весной в Зубалове.

Ужинали на даче. Гости разъехались, и они остались в доме вместе с Мякой и спящими детьми. Они с Мякой убирали со стола, он вышел в темный сад, и только медовый запах табака в трубке выдавал его присутствие.

Весна была очень ранней и теплой, окна и двери террасы раскрыты, и вдруг в тишине раздался его сладкий тенор:

Ничь така мисячна

Ясная зоряна

Видно хочь голки сбирай

Выйды, коханочка, працею зморена

Хоть на хвылыночку в гай.

Мяка застыла с посудой в руках:

- Вот ведь как прекрасно поет. Истинный Иосиф - песнопевец. Сегодня же день его ангела. И журавль кричит впервые и сверчок голос подаёт, и он как дивно, словно знает. Да вы пойдите к нему, я без вас управлюсь.

Она спустилась во тьму и тихо окликнула: "Ты где?"

- Иди сюда.

Она пошла на голос и, привыкнув к темноте, увидела его светлый френч.

- Иди, иди, моя радость.

По чуть заплетающемуся голосу поняла, что выпито много, и когда он обнял, прижал к себе, почувствовала сильный винный запах.

- Таточка моя, маленькая моя девочка, моя спасительница, - он целовал ее осторожно и нежно, как в давние дни в Петрограде. - Только тебя люблю, только тебе доверяю.

В детской юрте пахло овцами и чуть-чуть псиной. Он снял френч, постелил на землю.

В доме обслуги патефон пищал тоненьким женским голосом:

"Он пожарник толковый и ярый, он ударник такой деловой, он готов потушить все пожары, но не может тушить только мой..."

- Давай сюда, ко мне, а то простудишься, тебе нельзя, а вот так можно, - он как-то очень ловко взял ее к себе на колени и начал, обняв, баюкать, укачивать.

- Давай теперь отмечать каждый год этот день. Это будет только наш день, хорошо?-прошептала она.

- Хорошо. Но только пусть вся страна тоже отмечает.

- Как это?

- А мы им праздник придумаем. День пожарного. Ты - мой пожарный, спасла меня при пожаре, вот пусть и отмечают.

- Ты пьяненький, глупости говоришь.

Когда же это было? Три года назад. После возвращения из Ленинграда. Точно три года, потому что помнит три подарка: кисет, который сшила из куска старого бархата, повязку козьей шерсти (пряла Мяка) на ревматическое колено, простудил, когда в двадцать восьмом ездил в Сибирь. Мяка подарки одобрила, а то все переживала из-за перламутрового перочинного ножичка, который он носил на поясе. Однажды похвалился:

- Это мне Наденька подарила, красивый, да?

Мяка поджала губы и кивнула. Но ей сказала:

- А хоть красивый ваш ножичек, только больше ножей дарить не надо. Не дело это. Примета есть.

А последний подарок оказался неудачным. Решила привести в порядок его библиотеку. Пригласила библиотекаря, он расставил книги по темам, и Иосиф пришел в ярость.