Единственная

Молчание.

— Светланочка удивительная девочка. Я не знала, что она уже умеет писать, наша тоже выводит какие-то каракули. Иосиф, съешьте еще пампушку, ну пожалуйста, вам же хочется, я вижу.

— Хочется, очень хочется, но… вы их чесноком натираете.

— Конечно. Это положено.

«Там майонез, здесь чеснок».

— Что в теоретики подалась? Может, в школу к своему Бухарчику запишешься? У тебя в башке мякина, плохо — плохо, хорошо — тоже плохо. Так НЭП это хорошо или плохо?

— Ты хочешь говорить серьезно?

— Очень серьезно. Для меня важно мнение рядового члена партии.

— НЭП это не хорошо и не плохо. Это ошибка Ленина, которой ты воспользовался, но уравниловка это тоже откат.

— Ничего не понимаю. Объясни мне неразумному, как это воспользовался ошибкой.

— Ты почувствовал тягу бюрократии к хорошей жизни.

— Что же тут плохого. Бюрократы тоже люди.

— Бюрократы — воры. Они и мелкая буржуазия конкурируют за власть. Ты ставишь на бюрократию. На маленьких незаметных людей, которые всем будут обязаны тебе. Теперь они будут всем распоряжаться, и они обглодают страну.

— Интересная мысль. Теперь скажи, зачем мне это нужно?

— Я же сказала — они всем обязаны тебе. Ты их покупаешь, в благодарность они позволят тебе все.

— Значит, я такой дьявол, злодей, соблазняю праведных большевиков, ведь они же все большевики, с этим ты согласна?

— Большевик, отрекшийся от идеи социального равенства, купленный привилегиями, готов к выполнению самых жестоких и несправедливых приказов.

— Приказы буду отдавать конечно я?

— Ты очень хорошо понимаешь людей, чувствуешь их сильные и слабые стороны.

— Это мы уже слышали. Отвечай по существу.

— Я по существу. Ты умеешь играть на плохих, низменных качествах людей.

— Знаешь, что самое печальное? Я знаю наперед все твои доводы. Если скажу, что рабочим не нравится власть кулака и мелкой буржуазии, ты ответишь, что это трюк, подлизывание к рабочим, потому что самому не справится, ты это почти сказала у Молотовых, если я скажу, что момент в стране сейчас очень серьезный, ты возразишь, что я чувствую шаткость своего положения и поэтому не выступаю ни на конференциях, ни на пленумах. Попросту говоря — боюсь…

Впервые она не решалась взглянуть на него, потому что то, что он говорил, было правдой.

— Ты — враг, Надя… Ты мне как ядро на ноге каторжника…

— Какой же выход?

— Выход у тебя есть. Уйди, не мешай.

Если бы одинокий прохожий оказался на Моховой глубокой, темной октябрьской ночью и над черными стенами Кремля увидел два узких освещенных окна, он наверняка бы подумал: «Это Сталин не спит». Но прохожие в такой час по Моховой не ходили — некуда здесь было ходить ночью.

Она не могла уснуть. Иосиф тоже не спал, она слышала, как он из кабинета ходил на кухню. Иногда он любил ночью поесть, и Каролина Васильевна оставляла для него на столе бутерброды и накрытую теплым стеганым «немецким» колпаком кастрюльку любимой гречневой каши с жареным луком. Совсем рядом, через коридор, не спал человек, делавший ее и безмерно счастливой, и безмерно несчастной. Человек, от которого зависела судьба «преступников» числом двадцать один. Придуманная им дата рождения. Никогда не спрашивала, зачем изменил год и дату, хотя могла. Неважно. А сейчас не может совершить самого насущного: пройти несколько шагов по коридору и спросить, что будет с ними, что будет с ней? Что означало «уйди», уйти от него или… вообще? Но ведь он прервал отдых в Сочи, сам приехал за ней, отвез в Москву. Она убеждена — позвонил Стах. Позвонил, когда она уже чувствовала себя здоровой. Почему?

Ведь сначала твердил, что никуда ее не отпустит, что целебный воздух дубравы — лучшее лекарство, рядом Нюра, правда, она очень балует детей. Но они зато они и любят ее сильно. Ничего не хотелось: только сидеть в кресле на веранде и дремать. Все тащили ей что-то. Дети — жуков и бабочек, Нюра и Женя — пенки варенья и ягоды. Потом Стах перестал приезжать ночевать на дачу, она деликатно спросила у Нюры, не слишком ли утомили его многочисленные родственники. Нюра замахала на нее руками:

— Нет, нет, ты же знаешь, для Стаха дети — радость, праздник, он сам становится с ними ребенком, — и вдруг, приникнув, зашептала: — В городе обнаружена какая-то организация. Идут аресты. Какое-то обращение к членами партии. Стах почти не спит. Ужас!

Через несколько дней приехал Стах, осунувшийся, бледный. Спросил, каким-то прокурорским голосом, как себя чувствует.

— Хорошо.

— Вот отлично. Звонил Иосиф, он заедет за тобой.

— Но мне здесь хорошо. И потом… Я хочу заранее договориться о работе.

— Успеешь, успеешь. Не искушай судьбу.

Последние слова — какой-то жесткой скороговоркой. Повернулся и ушел. Поиграл с детьми, пообедал и отбыл.

— Что это с ним? — спросила Женя, войдя на террасу.

— Занят, устал.

— Неет. Что-то другое. Что он тебе сказал?

— Что Иосиф за мной приезжает.

— Тоже не то. Иосиф — это приятное, а он чем-то сильно и неприятно взволнован.