Единственная и неповторимая

Аманда помнила, как будто это было вчера. Она стояла в огромной, размером с ангар для самолетов, кухне дома в Хедланде и наблюдала за тем, как Эмбер, стоя на приставной лестнице, мазками наносит краску из разных банок на персикового цвета стену с отслаивающейся штукатуркой. Ее подруги, три или четыре из них, сидели за столом и нехотя перелистывали каталоги с образцами красок, будучи заранее уверенными в правильности собственного выбора того или иного оттенка. Эмбер аккуратно делала мазок сверху вниз, один за другим. Все сидящие за столом вскрикивали, как по команде: «То, что нужно! Отлично, не слишком красный! Именно этот оттенок!» Эмбер же цепенела в замешательстве, словно ребенок, запутанный обилием аргументов в споре, изо всех сил стараясь запомнить лучшие качества именно этого цвета, зная, что ей никогда не хватит сил, чтобы запомнить все оттенки, слова и вещи. А затем Эмбер повернулась и указала на Аманду кисточкой, с кончика которой капала краска: «Теперь, когда мы определились с оттенком, Аманда поможет мне найти занавески. Дорогая, сделаешь это для меня?» Аманде стало дурно при одном воспоминании о тех неделях поиска. Она знала, что просьба пустяковая, однако ей так хотелось угодить Эмбер, что она безумно боялась ошибиться. Она помнила, как однажды Генриетта, ее ассистент, девушка, только что закончившая школу, но с врожденным вкусом к таким вещам, появилась в ее кабинете с образцом ткани и уставилась на нее тем самоуверенным, решительным взглядом, который очень легко теперь удавался и самой Аманде.

— Пойдем, — Милли встала с дивана, протянув ей свои тонкие белые пальцы, — посмотрим библиотеку.

В соседней с Солнечной комнатой библиотеке находились не только книги, но и сотни фотографий в рамочках: дети, сидящие на пони в попонках, Эмбер у туалетного столика в полотенце и длинной белой вуали, Дэйв на сцене, с зажмуренными глазами и приоткрытым ртом, крепко зажал в руках микрофон. И там же, в красной лакированной рамке, находилась обложка журнала «Взгляд» сентябрьского выпуска 1978 года с фотографией лужайки у дома в то июньское утро, когда они с Эмбер впервые встретились. В конце фото-сессии они сделали снимок Эмбер в три четверти, где она была в изумрудно-зеленом бальном платье, голову ее венчали бриллианты стоимостью в миллионы фунтов стерлингов, веки украшали стразы от Сваровски, а подпись к фотографии, сделанная маленькими красными буквами (нужно было сделать ее побольше и поместить слева), гласила: «Эмбер Бест, Избранная… модель, актриса, рок-звезда, красавица». Если хорошенько присмотреться, на снимке были видны лужи, оставшиеся после того, как Дэйв полил Эмбер водой из садового шланга, чтобы от нее исходили «флюиды озерной девы». И тем, кто хорошо знал Эмбер, было заметно, что ее ресницы выглядят неестественно тяжелыми под несколькими слоями черной туши, позаимствованной у Стюарта. То, чего на фото не было видно, так это огромных зажимов, поддерживающих платье Эмбер сзади, высоких резиновых сапог у нее на ногах, вентилятора, раздувающего ей юбку, ватного тампона на затылке, чтобы ожерелье держалось на нужном месте, разорванного подола и собаки Стюарта по кличке Чарлз Мэнсон, пытающейся взобраться на утку.

— Этот номер журнала был сделан с твоим участием, не так ли? — Милли стояла у окна. — Я хорошо это помню. И надпись правильная, не так ли? В том смысле, что Эмбер всегда была в центре внимания, на шаг впереди всех. Она никогда нас не разочаровывала, всегда первая все пробовала, даже… — Милли порылась в сумочке в поисках платка, чтобы утереть слезы. — Надо отдать ей должное. Она была непредсказуемой до самого конца.

Аманда погладила вытянутой рукой стекло, закрывающее черно-белое фото Эмбер и Дэйва, где они лежали рядышком в гамаке и Дэйв комично целовал Эмбер в щеку.

— Они были так счастливы, не правда ли? — спросила Аманда, стоя спиной к Милли. Она провела пальцем по деревянной рамке, глубоко вздохнула и сказала: — По крайней мере они всегда казались очень счастливыми.

Она услышала, как Милли щелкнула зажигалкой «Зиппо», глубоко затянулась и выдохнула.