Единственная любовь Казановы

Казанова любезно наклонил голову в знак согласия и с видом простака стал слушать объяснение правил предложенной игры — это был хорошо известный метод «стрижки» несведущих людей, которому Казанова научился, когда ему не было и шестнадцати лет, у своих продувных дружков в Венеции. Каждый из них положил по пригоршне монет, и игра началась. Сначала Казанова, конечно, без труда выигрывал, наблюдая с немалым весельем и с еще большим презрением за неуклюжими приемами партнера. Выждав достаточно, чтобы у «зеленого новичка» появился аппетит к выигрышу, шулер изменил тактику, рассчитывая за несколько ходов отыграть все проигранное, а потом «раздеть» Казанову до последнего дуката. Но, к своему явному недоумению и досаде, он не выигрывал, и выражение удивления и озабоченности на его лице было до того нелепым, что Казанова с трудом сдерживал смех.

Шулер явно почувствовал, что Казанову все это немало веселит, и при очередной сдаче карт попробовал уже в открытую сблефовать. Казанова со множеством извинений, сочетая любезность, присущую предполагаемому отпрыску высокого рода, с наивностью новичка, вежливо указал партнеру на «оплошность», и шулеру пришлось не только признать свою «ошибку», но и выплатить немалую сумму, которую он поставил на карту, намереваясь выиграть. Немало сбитый этим с толку, стремясь побыстрее прикарманить деньги «новичка», незнакомец начал делать большие ставки, играть опрометчиво, пуская в ход все плутни, каким был обучен. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что каждый его опрометчивый ход мгновенно используется партнером в свою пользу, каждый его трюк и мошенничество мгновенно отмечаются как «оплошность», причем настолько вежливо, что он вынужден с этим соглашаться, пока — хуже уж некуда — он быстро не проиграл свыше ста дукатов.

Когда последняя его монета исчезла, шулер снова сдал карты и, воспользовавшись (как ему показалось) тем, что Казанова был поглощен своими картами, неожиданно вскочил и занес над ним длинный кинжал. Казанова же, наблюдавший в свое время не одну такую сцену, был готов к встрече с ним. Схватив мошенника за руку своей невероятно сильной рукой, Казанова без труда разоружил его и в одно мгновение сжал ему горло. Как следует встряхнув шулера с такой силой, какой позавидовал бы великан из сказки, Казанова вышвырнул его из-за загородки и велел убираться, если ему дорога жизнь, на глазах у Аталанты, таращившейся на них из дымного конца кухни.

— Жизнь?! — с горечью повторил несчастный, с трудом поднимаясь на ноги. — Какая у меня может быть жизнь? Вы же отобрали у меня все до последнего дуката!

— Бери! — И Казанова презрительно бросил ему несколько золотых монет. — А теперь убирайся, пока я не свернул тебе шею!

Повернувшись с этими словами к двери, Казанова со смущением увидел прямо перед собой отца Бернадино, чье лицо едва ли могло быть суровее или выражать большее осуждение. Казанова приготовился выслушать отповедь, а тем временем игрок выскочил за дверь, наградив своего партнера самыми малопривлекательными эпитетами, какие могло измыслить его плодовитое и многоопытное воображение. Отец Бернадино, однако, никак не комментировал ситуацию, хотя по обрывкам любезностей, какие он случайно услышал, мог естественно предположить, что ко всем прочим безобразиям Джакомо еще и обдурил бедного человека в карты. Попросив синьора Эрколе передать узлы Казанове и жестом отметя его подобострастное предложение откушать и выпить, отец Бернадино сел напротив Казановы и молча уставился на него со странным выражением лица, на котором читалось раздражение, огорчение и жалость, — так можно было бы смотреть на здорового, прелестного, но уж очень озорного ребенка.

Казанове не слишком понравилось выражение лица отца Бернадино, да и неожиданное появление библиотекаря застало его врасплох. Он ведь хотел только воспользоваться интересом, который проявлял к нему библиотекарь, чтобы вернуть свои вещи, и ему ни на секунду не пришло в голову, что священник может счесть своим моральным долгом сделать выговор заблудшей душе, — навязывать умонастроения противно было духу того времени.

Наконец, когда молчание начало становиться уже нелепым, отец Бернадино вытащил кожаный мешочек и приоткрыл его, показывая, что он полон золотых монет и рекомендательных писем — весьма существенного остатка от выигрыша Казановы в «Ридотто».

— Я бы просил вас пересчитать их, — холодно произнес отец Бернадино.

— Какой в этом смысл, раз вы сами их принесли? — сказал Казанова, пряча золото и сложенные бумаги, и, чтобы не выглядеть слишком уж пугалом, стал переодеваться в другую, хотя и поношенную одежду.

Пока Казанова переодевался, оба молчали, и Казанова очень надеялся, что отец Бернадино наконец уйдет, выслушав его многократно повторенные благодарности. Но тот лишь отмахивался от его излияний и продолжал сидеть, и, таким образом, Казанове ничего не оставалось, как вернуться на свое место.