Единственная любовь Казановы

Кардинал употребил слово «маскарад», ибо, очевидно, невольно подумал о предстоящем карнавале. В последние дни Римской республики Цицерон и другие наиболее утонченные сенаторы покидали Рим на то время, когда плебс наслаждался сражением гладиаторов с дикими зверями, а ныне духовенство и наиболее привередливые представители высших классов (в том числе оба Аквавивы) уезжали на свои виллы во Фраскати или Альбано на время народных гуляний и бесшабашного карнавала, тогда как аристократы помоложе, в особенности дамы, предпочитали остаться и поразвлечься, облачившись в причудливый костюм и скрыв лицо под маской. Так мало изменился Рим по сути своей, хоть и кажется, что сильно изменился внешне.

Карнавал в Риме не был непрерывным, как в Венеции, а проходил в строго определенные сроки, установленные духовными властями, которым очень хотелось бы вообще его отменить, но приходилось терпеть из-за популярности карнавала в народе, который, пожалуй, цеплялся за него тем больше, чем больше он не нравился правителям. Так или иначе, карнавал разражался в Риме каждый год столь бурно, что изумленные чужестранцы сравнивали его с древними сатурналиями[59], только карнавал здесь ждали с большим нетерпением и получали куда больше удовольствия из-за его контраста с обыденностью. Серьезный, мрачный город Рим, по словам одного иностранца-современника, в период карнавала превосходит Париж оживленностью и весельем. Главную улицу — Корсо — заполняют беспечные толпы весельчаков в масках и затейливых костюмах — пешие или в экипаже, — и все швыряют друг в друга маленькими шариками из белого сахара, именуемыми конфетти.

В то утро Казанову разбудили крики и пение, кошачье мяуканье, гиканье и звуки жестяных труб, и он, еще не вполне проснувшись, спотыкаясь, подошел к окну. Даже после Венеции зрелище, представшее глазам Казановы, мгновенно вывело его из состояния сна. Никогда он еще не видел подобного разнообразия причудливых костюмов. Тут были солдаты и сатиры, короли и черти, мавры и турки; женщины, одетые мужчинами, и мужчины — женщинами; дети с длинными бородами, вышагивающие на негнущихся ногах, и старики, пытающиеся — куда менее успешно — изображать младенцев с сосками и трещотками. Дамы вырядились простолюдинками из castelli и campagna[60]; горожанки облеклись в непривычные одежды монахинь или весталок; жены лавочников пытались изображать герцогинь и принцесс — словом, все старались выглядеть тем, кем никогда не были или давно перестали быть. Среди них крутились вечно популярные герои комедии дель арте — Тарталья и Бригелла, Скарамучча и Коломбина, Арлекин и Панталоне, нелепые и забавные, как на офортах Калло[61].

Казанова, высунувшись из окна, в изумлении смотрел на это зрелище. Кто-то из толпы заметил его и крикнул:

— Эй, ты там! Убери дурной глаз!

Голос был женский, исполненный насмешки и задора. До этой минуты Казанова намеревался, как истый пуританин, держаться вдали от толпы, но этот веселый задорный голос, смех и пение и гудение рожков оказали на него свое действие. Он отпрыгнул от окна с такой стремительностью, точно мимо его головы просвистела пуля, кинулся к сундуку, вытащил оттуда венецианскую маску и бауту и, перепрыгивая через три ступеньки, сбежал вниз. У дверей он столкнулся с маской в костюме неаполитанской рыбной торговки и чуть не сбил ее с ног.

— Эй, ты! Дзордзе! Неуклюжая деревенщина! — возмутилась маска. — Надо же смотреть, куда ты идешь!

Легкая дрожь пробежала по телу Казановы при звуке этого голоса, ибо, несмотря на маску, он мгновенно понял, что голос принадлежит донне Джульетте. Казанова сделал вид, будто не узнал ее.

— Прошу прощения, — грубовато сказал он, нажимая на свой венецианский акцент, — а чего еще вы можете ждать, пытаясь пролезть во дворец?

Рыбная торговка рассмеялась и с издевкой присела в реверансе.

— Ах, венецианский патриций! — не без иронии воскликнула она. — Прошу извинить меня, сиятельнейший! Проходите. Ни к чему бедной рыбачке задерживать ваше сиятельство!

Где это, говорят, что-то устлано добрыми намерениями? В один миг Казанова отбросил все свои с таким трудом приобретенные добрые намерения и решения, схватил рыбную торговку за руку, а другой рукой обвил ее талию.

— Неаполь и Венеция! — весело воскликнул он. — Мы здесь с вами оба — чужестранцы. Давайте вместе веселиться на карнавале.

— Но я же не знаю вас.

— Нет, знаете. Вы же сказали, что я из Венеции — и это правда; что зовут меня Дзордзе — и это действительно так; вы только не добавили, что я ваш преданный поклонник, а именно таковым я и являюсь.

— Но вы же меня не знаете.

— Вы уверены в этом? А если даже и не знаю, что из того? Разве щиколотки у вас не тонкие, руки не изящные, а черные глаза не горят? И… давайте не будем тратить время на болтовню, когда жизнь, смеясь, бурлит вокруг нас!