Единственная любовь королевы

—  ДорогойАльберт, если бы вы только знали, каково мне приходилось в Кенсингтоне, пока я не стала королевой. Я была там почти как пленница. Мама постоянно ссорилась с моим дядей, королем Вильгельмом и его женой. А ведь тетя Аделаида милейшая женщина. Она бы сроду не стала ни с кем ссориться, если бы ее к этому не вынуждали, а мама, поверьте мне, вынуждала. Случалось, я не знала, куда деться со стыда.

— Любовь моя, я полагаю, мы оба стремимся соблюдать заповеди, и одна из них начинается так: «Чти отца своего и мать свою…»

— Дорогой Альберт, вы сами до того добродетельны, что и представить себе не можете, до чего утомительны могут быть некоторые люди. Теперь мы будем говорить о другом: эта тема мне наскучила.

В ней заговорила королева. Нет, чтобы, давайте, мол, поговорим лучше о чем-нибудь другом, а — теперь мы будем говорить…

Придется как-то объяснить ей, что он должен иметь авторитет в собственном доме. Он здесь не только для того, чтобы дать ей наследника трона. Он мужчина, он муж, и хоть она и королева, она все-таки его жена.

Но она уже щебетала о дорогом лорде Мельбурне. Он, мол, так постарел, так себя изматывает. Она собирается поговорить с ним о ч е н ь серьезно, потому что он явно не бережет здоровье.

«Не слишком ли часто видится она с лордом Мельбурном, — подумал Альберт. — Так ли уж это необходимо?»

— Мой дорогой Альберт, мне просто необходимоподдерживать постоянную связь с моим премьер-министром. Я же королева.

— Этого мы не забудем, — сказал Альберт с едва заметной иронией, которая до нее не дошла.

Однако ей пора возвращаться к работе: нужно просмотреть и подписать государственные бумаги.

— Альберт, любовь моя, вы не представляете себе, какое количество бумаг мне приходится читать.

— Не представляю, — согласился Альберт, — но, вероятно, смог бы, если бы вы мне показали, а то и позволили вам помочь.

— О, Альберт, это очень мило.

Внутренне он ликовал. Стоило ему только попросить, и она уже разрешает ему читать государственные документы, обсуждать их с ней. Значит, его допустят и к тем совещаниям, которые она проводит в своем кабинете с лордом Мельбурном.

Но все оказалось совсем не так, как он предполагал. Она сидела за своим столом.

— Дорогой Альберт, подвигайте стул и садитесь рядом со мной. Ну вот. Очень уютно. Вот промокашка. Когда я подпишу, промокайте и складывайте аккуратной стопочкой.

— Но вы ведь их сперва прочтете?

Она весело засмеялась.

— О, мы уже все это обсудили с моим премьер-министром. Все, что сейчас требуется, так это поставить подпись. И то, что вы сидите тут с промокашкой, для меня такаяпомощь!

Так вот что означает совместная работа! Из него сделали что-то вроде клерка, который промокает написанное работодателем. В этом заключалась его единственная обязанность; содержание документов, под которыми она ставила свою подпись, оставалось для него тайной.

Ему никак не удавалось объясниться с ней; у себя в комнате он репетировал, что он ей скажет. Он выложит ей все начистоту: он чувствует себя крайне нелепо и будет себя так чувствовать и дальше, если не найдет себе применения.

Он попробовал обсудить этот вопрос с отцом и братом. Брак у него благополучный, был их ответ, и если он хочет, чтобы жена ему доверяла, пусть ей так об этом и скажет.

— Послушай, — сказал Эрнест, — да она же обожает тебя. Только попроси, чего ты хочешь.

Но они знали лишь его маленькую жену, они не знали Виктории-королевы.

Неужели он ее боится? Как-то не верится… она ведь такая маленькая и так любит его. Как странно: он не может сказать, что именно у него на уме. Стоит ему оказаться с ней лицом к лицу — и он теряет всякую решительность, он не может объяснить ей свое незавидное состояние.

И как же он рассердился, когда, войдя однажды в комнату, увидел рядом с королевой, сидящей за письменным столом, баронессу, держащую в руках какие-то бумаги; они, очевидно, обсуждали их.

Выходит… баронессе позволено знать то, к чему его самого не допускают!

Он повернулся и вышел из комнаты.

— Это Альберт? — спросила Виктория.

Лецен кивнула.

— А почему он ушел?

— Он, смею сказать, хотел видеть вас одну.

— Но я и есть одна. Выне в счет, дорогая Дейзи, то есть вы значите так много… ну, вы понимаете, о чем я.

Да, сказала Дейзи, она прекрасно понимает, что ее дорогая госпожа имеет в виду, и этим счастлива.

— Я слышала, — сказала Виктория со смехом, — как вы вчера рассказывали за ужином своему соседу по столу, насколько я совершенна.

— Я не сказала ничего, кроме правды, — твердо ответила Лецен.

— Альберт считает, что я несколько фривольна, — сказала королева.

Лецен покраснела от негодования.

— Да что вы!

— Дорогая Дейзи, не сердитесь на моего милого Альберта. Если он и порицает меня, то ради моего же блага.

— Если бы было, за что порицать… но ведь абсолютно не за что.

— Ах, полно, Лецен, вы ведь и сами меня порой порицаете.

— А больше никому не позволю.

Виктория засмеялась и порывисто обняла баронессу.

— Дорогая, дорогаяДейзи, как мне повезло, что и вы, и Альберт так меня любите.

— Никто на свете не любит вас так, как я, — заявила Лецен.