Единственная наследница

С крыши одного из домов послышался громкий свист. На голубятне, едва сохраняя равновесие, стоял человек в рубашке и жилете и неистово свистел, размахивая при этом длинным гибким шестом, на конце которого развевалась какая-то тряпка. Следуя взмахам шеста, со свистом рассекавшего воздух, стая домашних голубей взлетела в поднебесье и, повинуясь этим сигналам, как оркестр своему дирижеру, начала выделывать в воздухе самые невероятные фигуры высшего пилотажа. То это был флаг, то зонтик, то, в зависимости от освещения, просто серое сверкающее озеро перьев.

– Как красиво, – сказала Мария, завороженная необычным зрелищем.

– Сейчас появятся и другие, – ответил Немезио.

В этот момент с разных сторон послышался новый свист, и на нескольких голубятнях сразу заколыхались такие же шесты. Стаи голубей взвились в небо и, подчиняясь таинственным сигналам своих хозяев, так же запорхали и завертелись над головой. Они то соединялись, то снова распадались, то перестраивались по каким-то своим законам, и всякий раз одно из голубиных образований становилось больше, словно одни голуби были захвачены или переметнулись на сторону врага.

– Это так или я ошибаюсь? – спросила Мария, очарованная воздушной каруселью.

– Игра в том и состоит, – пояснил ей Немезио. – Побеждает стая, которой удастся увести с собой больше голубей из других стай.

– Кофе готов! – крикнула в окно Бьянка, жена пекаря.

– Идем, – ответил Перфедия своим громовым голосом. Бьянка встретила их приветливо. Она обняла Марию и пожала руку Немезио. Бьянка была болтлива, но женщина добрая и хлебосольная. На столе, покрытом свежей скатертью, сверкали тонкие чашечки из английского фарфора с золотой каемкой, а в центре его, на большом блюде, – целая гора пшеничных лепешек и булочек. В комнате ощущался приятный запах чистого и ухоженного дома, живущего по неизменному, раз и навсегда заведенному порядку.

Бьянка рассказывала Марии какую-то длинную историю, к которой девушка почти не прислушивалась. Дымящийся кофе и молоко распространяли вокруг приятный аромат. Этот уютный дом, атмосфера чистоты и порядка, эти чашечки из английского фарфора, жизнь, которая текла здесь по привычному руслу, вдруг вызвали слезы волнения у Марии, страх перед собственным будущем, в которое она бросилась, как в омут.

– Поплачь, девочка, поплачь, – сказала ей Бьянка, которая в свои сорок пять лет могла быть ей матерью. Детей у нее не было, и она отдала бы все, только чтобы иметь такую дочь, как Мария. – Поплачь, тебе полегчает, – добавила она, обнимая ее за плечи и склоняясь к ней. А Немезио и Перфедия растерянно смотрели друг на друга.

– Увидишь, скоро это пройдет, – сказал булочник.

– Конечно, пройдет, – ответил Немезио.

На колокольне вдалеке пробило шесть утра. Отец рассказывал ему в детстве, что именно в этот час, когда город был еще окружен стенами, враз открывались городские ворота, таможенники давали сигнал, что путь свободен, и крестьяне, продавцы фруктов, торговцы и комиссионеры въезжали на своих повозках на улицы, и город начинал жить.

Из окна на последнем этаже, где они сидели за столом, виднелись черепичные крыши и голубятни, над которыми высилось несколько колоколен. Эти голуби, парившие в ярко-голубом небе, и их хозяева, которые безумно размахивали шестами, погоняя своих голубей, – все это говорило ему, что он дома.

– Я изменю свою жизнь, Мария, – сказал он, сев рядом с ней вместо ушедшей на кухню Бьянки. – У нас будет дом такой же, как этот. И в нем будет спокойная жизнь.

Мария подняла свое красивое, мокрое от слез лицо с большими светло-карими глазами и согласно кивнула. Но она уже предчувствовала, что будет не так.

Глава 3

– Не позволяй унынию завладеть тобой, – сказала бабушка Стелла. – Когда появляется ребенок, это случается.

Стелла была старушка с глазами василькового цвета и тонкими приятными чертами лица. Худенькая, небольшого роста, она обладала неуемной энергией, которую всю отдавала заботам о детях и семье.

– Теперь все прошло, – сказала Мария, укладывая ребенка в ивовую корзинку, приспособленную под колыбель. Джулио повозился немного, подвигал крохотной головой и вскоре заснул. Малыш был нежный и белый, как молоко, с двумя розовыми пятнышками, похожими на лепестки, на щеках. Казалось, он сделан из тончайшего фарфора; на левом виске слегка пульсировала вена, едва заметные прожилки виднелись на прозрачных веках.

– Дети – дар господа, – сказала старушка. – Всегда ведь хочется верить, что для них мир будет не так жесток.

– Да, бабушка. – Мария называла ее «бабушка» или «бабушка Стелла», хоть она и была матерью Немезио. У нее никогда не возникало желания назвать ее «мама», но она испытывала к ней глубокое уважение.