Единственная революция

Вы проходили через ручеёк по шаткому мостику из бамбука и глины. Ручеёк сливался с большой рекой и исчезал в водах могучего потока. По дырявому мостику нужно было шагать с некоторой осторожностью. Вы поднимались по песчаному склону, проходили мимо небольшого храма и, чуть дальше, мимо колодца, который был так же стар, как и все колодцы земли. Он находился в углу деревни, где было множество коз и голодных мужчин и женщин, закутанных в грязные одеяния, так как было очень холодно. Они занимались рыболовством в этой большой реке, но при этом всё же оставались очень худыми, истощёнными, уже старыми, некоторые были почти калеками. Ткачи этой деревни выделывали прекраснейшее шитьё и шёлковые сари, работая в грязных и тёмных комнатушках с маленькими оконцами. Ремесло это передавалось по наследству от отца к сыну, а посредники и торговцы наживались на нём.

Вы шли не через деревню, а сворачивали налево, проходя по тропе, ставшей священной, – полагали, что около двух с половиной тысяч лет назад по ней прошёл Будда; чтобы пройти по ней сюда со всех концов страны приходили паломники. Тропа пролегала среди зелёных полей, среди манговых рощ, деревьев гуавы, и разбросанных здесь и там храмов. Здесь была старая деревня, вероятно, старше Будды; здесь находилось множество святилищ и мест, где паломники могли бы провести ночь. Всё это обветшало, оставшись, видимо, без всякого ухода; и повсюду бродили козы. Среди огромных деревьев возвышался один старый тамаринд; на его верхушке сидели стервятники и стая попугаев. Видно было как попугаи прилетают и исчезают в зелёной листве: их цвет был одинаков с цветом листьев, так что вы слышали крики, но увидеть птиц не могли.

По обеим сторонам тропы расстилались поля озимой пшеницы; в отдалении виднелись жители деревни и дым очагов, на которых готовилась пища. Было очень тихо и дым поднимался прямо вверх. Бык, тяжёлый, свирепого вида, но совсем безобидный, брёл по полям, поедая зерно, пока крестьянин перегонял его через поле. Прошедшей ночью дождь прибил густую пыль. День обещал быть жарким, но сейчас небо было покрыто густыми облаками, и идти было приятно даже днём, ощущая запах чистой земли и любуясь красотой местности. Это была очень древняя земля, полная очарования и людской печали, с её нищетой и этими бесполезными храмами.

«Вы много говорили о красоте и о любви, и, послушав вас, я вижу, что не знаю ни что такое красота, ни что такое любовь. Я простой человек, но читал я много, и философские труды и литературу. Предлагаемые там объяснения как будто отличаются от того, что говорите вы. Я мог бы процитировать вам высказывания наших древних мудрецов о любви и красоте, а также и объяснения этого вопроса на Западе, но знаю, что вы не любите цитат, так как в них есть привкус авторитета. Но если вы позволите, сэр, мы могли бы рассмотреть этот вопрос поглубже; тогда, возможно, и я смог бы понять, что могут означать любовь и красота».

– Почему получается так, что в самой нашей жизни столь мало красоты? Почему необходимы музеи с их картинами, их статуями? Зачем вам нужно слушать музыку? Или читать описания пейзажей? Можно научиться хорошему вкусу, и возможно, мы обладаем им от природы, но хороший вкус – это не красота. Есть ли она в вещи, которая сделана, в изящном современном аэроплане, в компактном магнитофоне, в современном отеле, в греческом храме – красота линии, очень сложной машины или изгиба прекрасного моста, перекинутого через глубокую пропасть?

«Вы хотите сказать, что в красиво изготовленных и безупречно работающих вещах красоты нет? Что нет красоты в шедеврах искусства?»

– Конечно есть. Когда вы смотрите на внутреннее устройство часов, то оно действительно поражает вас своей тонкостью, и в нём есть определённая красота, как и в древних колоннах из мрамора или в словах поэта. Но если это и есть вся красота, тогда она – всего лишь поверхностный отклик чувств. Когда вы видите одинокую пальму на фоне заходящего солнца – это цвет, тишина вечера и спокойствие этой пальмы заставляют вас почувствовать прекрасное? – или красота, подобно любви, есть нечто, лежащее по ту сторону осязания и зрения? Есть ли красота дело воспитания, обусловленности, говорящей: «Это – прекрасно, а это – нет»? Есть ли красота вопрос обычая, привычки, стиля, которые говорят: «Это – грязь, а вот это – порядок и расцвет добра»? Если всё дело в обусловленности, тогда красота – продукт культуры и традиции, а потому вовсе не красота. Если красота есть результат или сущность переживания, тогда для человека Запада и человека Востока красота зависит от воспитания и традиции. Но принадлежит ли любовь – как и красота – Востоку или Западу, христианству или индуизму, является ли она монополией государства или идеологии? Очевидно, что ничего подобного.

«Тогда что же это такое?»