Единственный крест

Стена берез, где проступила медь,
еще постой в обилье августовском,
не облетай, не дай мне разглядеть
ни ворона, ни тучи над погостом,
куда нескорый протянулся путь
через чужую скорбь, через долину.
О, как легко еще с лица смахнуть
не сеть морщин, а только паутину!
Ее полно в запущенном лесу,
где никогда не навести порядок,
где дым костра колеблем на весу.
И я не знаю, почему он сладок.
Кадит, сгорая, небыль и былье,
и нету слез — иль брага жизни слаще,
чем горькое отечество мое,
иль этот мир уже не настоящий?
И кажется мне, Родина моя,
ты просто даль, и выдумка, и память.
И в долгих святцах, за тебя моля,
осталось свечи возжигать и плавить.
И дней земных пусть и сурова нить —
как рвется все! — боюсь с тобой разлуки,
и всю тебя мне не с кем разделить,
как одиночество предсмертной муки.

Они надолго замолчали. Первым тишину нарушил Асинкрит:

— Выходит, я не случайно познакомился с Гаврилиным?

— О, люди! — выдохнул старик, — когда ты будешь отвечать за свои слова? Ты спрашиваешь о том, о чем знаешь сам. Ты же другое хотел спросить, правда?

— Правда, — тихо признался Сидорин. — Его крест… намного тяжелее моего?

— Так нельзя говорить, — ответил старик, — и сравнивать нельзя. Главное, что каждому из вас он дан по силам, по его силам. То, что несет Виктор — ты не смог бы понести. И наоборот. Что так смотришь на меня? Вот сегодня твой путь в Богословку лежит, так?

— Так.

— Название тебе очень понравилось. А завтра в Шацк. Верно?

— Да, там у меня друг живет. Чудесная женщина, мы с ней…

— Я все знаю. Ты сейчас, наверное, в предвкушении встречи?

— Конечно. Нам есть, что вспомнить. Слава Богу, я теперь умею это делать — вспоминать…

— Мы предполагаем, — перебил Сидорина старик.

— Что вы хотите этим сказать?

— Надоел ты мне! — вдруг сверкнул глазами незнакомец, — что за удивительная манера выражаться. Почему «хотел»? Говорю! Сегодня ты придешь под вечер в Богословку, будешь стучаться в каждый дом, но никто тебя не пустит переночевать.

— В целой деревне — и никто? Быть такого не может!

— А в Шацке тебе скажут, что твоя знакомая умерла несколько месяцев назад.

— Шутите? Ей и пятидесяти нет. На здоровье никогда не жаловалась…

— Ладно, пора мне дальше идти, — старик поднялся.

— Постойте, пожалуйста, — Асинкрит тоже встал с земли, — зачем вы все это мне сказали?

Старик вновь посмотрел Сидорину прямо в глаза. Улыбнулся, на этот раз грустно:

— Опять столько лишних слов. Ты же все понял?

— А если я не пойду в Богословку? Вот здесь, на карте, — Асинкрит полез в рюкзак, — есть еще одна деревня. Вот она — Парсаты. Я туда пойду.

— Попробуй. Но Богословки тебе не миновать.

— Ну почему?!

— А это твой крест — почувствовать себя бездомным псом среди людей, которых ты любишь. А в Шацке будет еще горше.

— И за это тоже… благодарить?

Старик кивнул.

— Обязательно. Если ты, конечно, наш.

И с этими словами старик, взмахнув на прощание рукой, шагнул в сторону лесной тропинки, удаляясь с каждой секундой все дальше и дальше.

— Отче! — вскрикнул Асинкрит, — постойте! Пожалуйста…

Человек обернулся.

— А мне можно… с вами? Я не буду обузой…

— Прости, нельзя, — старик был очень серьезен, — у каждого из нас свой путь.

— Но мы еще увидимся?

Человек ничего не ответил, перекрестил Сидорина — и исчез в лесных зарослях.

* * *

К вечеру Асинкрит подходил к Богословке. До нее оставалось не больше пяти километров, когда внутри у Сидорина вызрел самый настоящий протест. Ну почему я должен, думал он, идти в эту деревню? Сейчас дни долгие, ночи короткие, глядишь, доковыляю до Парсат. Не зомби же я? Да, сегодня утром думал одно, но имею я право передумать. В конце концов, за мной право выбора…

Сзади кто-то просигналил. Сидорин не заметил, как его нагнал старенький «Белорусь». Трактор остановился и из него выглянула грязная физиономия.

— Если тебе в Парсаты, братан, садись — подвезу. — Судя по всему, тракторист был уже изрядно навеселе.

Вот она, удача, которая любит смелых и решительных, тотчас подумалось Асинкриту.

— Именно туда, — ответил он и бодро забрался в кабину трактора. Правда, вскоре, его энтузиазм немного поугас. Дороги, мягко говоря, были не очень, зато тракторист…

— Вы не боитесь в таком виде выходить на работу? — спросил Сидорин своего нового знакомого, который назвался Александром.